Сердце тьмы и другие повести
Шрифт:
Вскоре после этого мы расстались; я отплыл к северу, а Джеспер, подгоняемый легким ветром с кормы, повернул на восток. Кажется, его путь лежал к Банджермассину и двум другим портам.
Этот мирный день был последним, когда я видел их всех собравшихся вместе; чарующе бодрая, решительная Фрейя, старик Нельсон с невинными круглыми глазами, Джеспер, пылкий, сухощавый и стройный, с узким лицом, удивительно сдержанный, ибо подле своей Фрейи он был безгранично счастлив; все трое высокие, белокурые, с голубыми глазами разнообразных оттенков, и среди них мрачный надменный черноволосый голландец, почти на целую голову ниже и настолько толще каждого из них, что казался существом, способным раздуваться, - причудливым экземпляром обитателя какой-нибудь иной планеты.
Контраст бросился мне в глаза внезапно, когда мы отошли от обеденного стола и стояли на освещенной веранде. Он преследовал меня весь вечер, и я помню по сей день это впечатление чего-то забавного и в то же время зловещего.
III
Несколько недель спустя, вернувшись рано утром в Сингапур после путешествия на юг, я увидел бриг, стоящий на якоре во всем блеске и великолепии, словно его только что вынули из стеклянного ящика и бережно опустили на воду.
Он стоял в конце рейда, но я продвинулся вперед и занял свое обычное место прямо против города. Не успели мы позавтракать, как мне доложили, что лодка капитана Эллена плывет к нам.
Его нарядная гичка остановилась борт о борт с нами, в два прыжка он вбежал по парадному трапу и, пожав мне руку своими нервными пальцами, испытующе впился в меня глазами: он предполагал, что дорогой я заглянул на Семь Островов. Я полез в карман за аккуратно сложенной записочкой, которую он выхватил у меня из рук без всяких церемоний и удалился с ней на мостик, чтобы прочесть ее в одиночестве.
Через некоторое время - довольно значительное - я последовал за ним наверх и застал его шагающим взад и вперед: эмоции делали его беспокойным даже в момент самого глубокого раздумья.
Он с торжеством кивнул мне головой.
– Ну, дорогой мой, - сказал он, - теперь я буду считать дни.
Я понял, что он хотел сказать. Я знал, что молодые люди решили бежать из дому и обвенчаться без предварительных формальностей. Действительно, это было разумное решение. Старик Нельсон (или Нильсен) никогда не согласился бы мирно отдать Фрейю этому компрометирующему Джесперу. О небо! Что скажут голландские власти о таком браке! Это звучит курьезно. Но в мире нет ничего более себялюбивого и упорного, чем робкий человек, дрожащий над своим "маленьким поместьем", как называл свой дом и участок извиняющимся тоном старик Нельсон. Сердце, охваченное этим своеобразным страхом, способно сопротивляться рассудку, чувствам и насмешке. Оно кремень.
Несмотря на это, Джеспер хотел просить его согласия, а потом поступить по-своему; но Фрейя решила ничего не говорить на том основании, что "папа только доведет себя до помешательства". Он и в самом деле мог заболеть, а тогда у нее не хватило бы духу его оставить. Вот вам здравый смысл женщины и прямота женских рассуждений. А затем - мисс Фрейя могла читать "бедного дорогого папу", подобно всякой женщине, читающей мужчину, как раскрытую книгу. Если дочь уже ушла, старик Нельсон не стал бы мучиться. Он поднял бы крик, и конца не было бы жалобам и сетованиям, но это уж другое дело. Он был бы избавлен от подлинной пытки колебания и не терзался бы противоречивыми чувствами. А так как он был слишком робок, чтобы бесноваться, то, по прошествии периода сетований, он посвятил бы себя "своему маленькому поместью" и поддерживанию добрых отношений с властями.
Время исцелило бы все. Фрейя думала, что она может подождать, управляя пока своим собственным домом на великолепном бриге и человеком, который ее любил.
Это была самая подходящая жизнь для нее, научившейся ходить не на суше, а на палубе корабля. Она была дитя корабля, морская дева, если такая когда-нибудь существовала. И, конечно, она любила Джеспера и доверяла ему; но к ее радости примешивался и оттенок беспокойства. Очень красиво и романтично владеть, как своей, собственностью, прекрасно закаленным и верным мечом, но можно ли им будет отражать грубые палочные удары судьбы это другой вопрос.
Она знала, что из них двух она была более... как бы это сказать... более полновесна - не ухмыляйтесь, я говорю не об их физическом весе. Она только слегка беспокоилась, когда он уезжал, и у нее был я, который, на правах испытанного наперсника, осмеливался частенько ей нашептывать: "Чем раньше, тем лучше". Но у мисс Фрейи имелась особая жилка упрямства, и ее основание для отсрочки было характерно: "Не раньше чем мне исполнится двадцать один год; тогда люди не сочтут меня недостаточно взрослой, чтобы отвечать за свои поступки".
Чувства Джеспера были до такой степени порабощены, что он даже ни разу не возражал против такого решения. Она была великолепна - во всем, что бы ни делала или ни говорила, и... на этом он ставил точку. Думаю, он был достаточно тонок, чтобы чувствовать себя даже польщенным - иногда. А в утешение у него имелся бриг, который, казалось, был пропитан душой Фрейи, так как все, что бы он ни делал на борту, было освящено его любовью.
– Да. Скоро я начну считать дни, - повторил он.
– Еще одиннадцать месяцев. За это время мне придется сделать три рейса.
– Смотрите, как бы не случилось беды, если вы будете слишком торопиться, - предостерег его я. Но он с гордым видом, смеясь, отмахнулся от моего предостережения.
– Вздор! Ничего, ничего не может случиться с бригом, - воскликнул он, словно пламя его сердца могло светить в темные ночи на неведомых морях, а образ Фрейи - служить непогрешимым маяком среди скрытых мелей; как будто ветры должны были охранять его будущее, а звезды - сражаться за него на путях своих; словно магия его страсти имела власть управлять судном на капле росы или провести его сквозь игольное ушко только потому, что этому бригу выпал великолепный жребий служить любви любви, исполненной великой прелести, любви, способной сделать все пути земные надежными, легкими и лучезарными.
– Полагаю, - сказал я, когда он высмеял мое довольно невинное замечание, - полагаю, сегодня вы отплываете.
Действительно, таковы были его планы. Он не снялся на рассвете только потому, что поджидал меня.
– И представьте себе, что случилось вчера!
– продолжал он.
– Мой помощник неожиданно меня оставил. Должен был уехать. За такое короткое время никого не найдешь, и я думаю взять с собой Шульца. Известного Шульца! Что же не становитесь на дыбы? Говорю вам, вчера, поздно вечером, я пошел и откопал Шульца. Хлопот было без конца. "Я - ваш слуга, капитан, - говорит он своим удивительным голосом, - но с сожалением должен признаться, что мне буквально нечего надеть. Мне пришлось постепенно распродать весь свой гардероб, чтобы раздобыть немножко еды". Что за голос у этого человека. Говорят, голос может растрогать и камень! А вот люди как будто привыкли к нему. Раньше я никогда его не видел, и, честное слово, у меня слезы навернулись на глаза. Счастье, что было темно. Он спокойно сидел под деревом, в туземном поселке, тощий, как доска, а когда я пригляделся к нему, оказалось, что на нем надета всего-навсего старая бумажная фуфайка и рваная пижама. Я ему купил шесть белых костюмов и две пары парусиновых туфель. Я не могу сняться с якоря без помощника. Должен взять кого-нибудь. Сейчас я еду на берег записать его, затем возвращаюсь с ним на борт - и в путь. Ну, не сумасшедший ли я, а? Конечно, сумасшедший! Ну, валяйте! Выкладывайте начистоту. Дайте себе волю. Мне нравится, когда вы волнуетесь.