Сердце в виде часовой пружины. Игры богов
Шрифт:
– Как вы выбрались, солдат?
– Теперь я уже не солдат. Варвары окружили нас со стороны ущелья. Сигнальные маяки не сработали из-за дождя. Я получил стрелу в бедро. Со мной был опцион Лабений, он был тяжело ранен, и я выносил его с поля боя. Затем я увидел штандарт легиона и тоже взял, чтобы враг не мог надругаться. Когда мы подходили к лагерю проконсула, нас настигли иллирийцы. Я отбивался, но был ранен и потерял глаз. Нас увидела кавалерия и спасла. Опцион Лабений остался жив, штандарт был сохранён. За это меня наградили дубовым венком и произвели
– Да этот парень просто герой, – послышался восхищённый возглас из толпы. Это сказал человек с обветренным лицом в старом засаленном алом платке обвязанном несколько раз вокруг шеи. Такие носили ветераны. – Слава римской армии!
– Слава римской армии! – раздались возгласы из толпы…
Набатеец почувствовал, что ситуация разворачивается не в его пользу.
– Я требую, чтобы римский закон был соблюдён,– обратился он к офицеру.
– И он будет соблюден, – заверил офицер. Он повернулся к бывшему солдату. – Хочешь ли ты что-то сказать?
Вместо него заговорила его жена, молодая женщина с веснушчатым лицом и пронзительно голубыми глазами.
– Когда мой муж проливал кровь за республику, – воскликнула она, и её громкий голос заставил заплакать ребёнка на её руках. Она тут же стала укачивать его и продолжила: – такие как этот обирали жён и вдов. Нас десятки в Риме!
По толпе прошел недовольный ропот.
– Она права, они горазды на это, – поддакнул голос.
– Клянусь Юпитером, она права! – раздался другой голос.
– Сегодня священный день Сатурналий. Боги в этот день велят нам прощать долги, – важно изрёк человек в чёрной мантии с белой каймой. Это был остиарий, привратник храма Януса.
– Как же. Они всякий раз клянутся нашими богами, но служат своим! – раздался саркастический голос, вызвавший смешки.
Ропот усилился.
– Они спелись с властью…
– В Тартар всех варваров и продажных сенаторов…
Оба стражника демонстративно положили руки на рукоятки мечей.
– Порядок, – скомандовал офицер…
Меня послали выискивать агентов Карфагена, которые лживыми слухами подталкивали людей к смуте. Но зачем нужна ложь, когда для смуты столько много реальных причин.
– Твоё имя? – спросил офицер.
– Марк Деций.
– Что ты можешь сказать, Марк Деций?
– Лучше бы Марс лишил меня жизни на поле брани, чем мне сейчас испытывать такой позор.
Он низко опустил голову. Затем устало посмотрел в глаза центуриону своим единственным глазом:
– Мне тридцать два, но я многое повидал. Я знаю что такое смерть, чтобы ценить жизнь. Если бы не мои ранения, я бы вернулся в строй. Но я не могу. Рана на моей ноге не заживает. Я не могу крепко держать меч, – и он вытянул правую руку на который не было безымянного пальца. – Я учился на каменщика, но теперь я получаю лишь плату подмастерья…
– Довольно, – вмешался Ахаб и повернулся к офицеру: – разве не видно, что он специально притащил её и свой выводок, чтобы разжалобить меня?
– Разжалобить тебя? – у жены Марка Деция сверкнули глаза. – Ты дал мне слово. Ты клялся богами, что простишь долг. – Она достала из складок в одежде медальон на цепи сирийской чеканки. – На, забирай, подавись, нацепи это на свой живот, – она швырнула его на пол.
В таверне воцарилась тишина.
Жена Ахаба, стоя за прилавком, разинула рот и следующую секунду побагровела от ярости.
– Будь ты проклят, будь ты проклят! – истошно завопила она, потрясая кулаками, и в следующую секунду разразилась рыданиями.
Набатеец быстро поднял медальон и спрятал за спиной.
– Эта мегера соблазнила меня, – пробормотал он и ткнул пальцем на жену Марка Деция. – Я требую исполнения закона… я требую справедливости! – возопил он, пятясь к стене.
Марк Деций повернулся к жене.
– Софрония, как ты могла…
– Прости. Прости меня. – У его жены задрожали губы. – Я спасала тебя. Я люблю тебя, Марк.
Тут бог войны испустил одну из своих невидимых стрел ярости в сердце бывшего легионера. Ибо Марк Деций схватил нож со стола. Зрачок его левого глаза бешено расширился будто перед битвой с иллирийцами. А гнев был так силен, что лезвие ножа, казалось, полыхало, хотя в нём отражались лишь лучи пробившегося в окно солнца. Он подскочил к Ахабу так быстро, что никто не мог сообразить – и приставил острие к шее перепуганного набатейца.
– А теперь скажи, варвар, – спросил он, задыхаясь – что ты чувствуешь? Сколько стоит твоя жизнь, назови цену и проценты. Я – твой кредитор.
Привратник храма Януса встал, опершись на посох.
– Убив его, ты совершишь большее преступление, – громко предостерёг он. – Твоя душа не найдет покоя. Харон не возьмёт денег из твоих рук…
– Тогда возьмёт из его, – крикнул Марк Деций. – Я отрежу пальцы с перстнями у этого борова и брошу ему в лодку.
– Довольно, солдат! – рявкнул офицер.
– Марк, остановись, остановись ради детей! – взмолилась Софрония.
Он отдышался. Опустил руку. Выронил нож. Затем бессильно упал на колени. Два солдата тут же ринулись нему и, схватив его с обеих сторон, подняли, крепко удерживая за руки. Марк Деций не сопротивлялся.
– Я знаю его, – вдруг прорезал тишину голос.
Все обернулись.
Это была старая женщина. Кто-то знал её как торговку сукном.
– Я знаю его, – повторила она. – Они жили в квартале Каменщиков, улицей ниже от меня. Месяц назад там был пожар, загорелась маслобойня. Было сухо, поднялся сильный ветер и пламя перешло на дома. Сгорело полквартала, их дом тоже. Теперь они живут где придётся. О, тогда много людей погорело… Там была обитель для детей-сирот при храме Весты. Много их сгорело, да хранит Веста их невинные души. Бедные малышки. А сколько было обожженных огнём! Дети кричали и страдали. Он, он помог многим, – она направила указательный палец на Марка Деция. – Он принес кувшин с деньгами, всё что он скопил, и разбил его. Я сама видела это. Он потратил все деньги на лекарей, мази и снадобья.