Сердце в залоге
Шрифт:
ГЛАВА 16
Минуты летели стремительно. Казалось, он все время опаздывает и может что-то пропустить. А может, это все еще адреналин колотил его тело и мозг, заставляя неадекватно оценивать обстановку, подпитывая страх не успеть. Михаил в каком-то судорожном напряжении слушал то, что говорили врачи, и послушно таскал Марину то на одно, то на другое обследование. Он не отказался даже от томографии, лишь бы быть точно уверенным, что ничего не пропустили. Но и когда получил на руки все заключения, подтверждающие первоначальный, достаточно оптимистичный диагноз «сотрясение», когда наложили швы и он выслушал все рекомендации, –
Не помогало ему расслабиться и то, что она сама вела себя словно сомнамбула. За все это время Марина не проявила никакого интереса к тому, что с ней делали, вяло и не сразу отвечала на вопросы врачей, да и в целом казалась очень заторможенной. Врачи уверяли Михаила, что это проявления шока и все пройдет, но он был не до конца убежден. Ее не встряхнуло даже появление его отца, приехавшего в больницу следом за «скорой» с крестным. Отца Марины тут же подняли в операционную и его они не видели, но Марина не задала ни единого вопроса о его самочувствии. Собственно, она словно бы и не заметила появления отца Миши и смотрела как-то мимо всех, в точку пространства, ведомую только ей.
Ощущая противное чувство непривычной беспомощности, Михаил коротко поговорил с отцом. Они договорились, что он повезет Марину к ним домой, пока папа дождется хоть каких-то итогов операции, а потом Миша приедет за ним. Уехать вместе Михаил отца не уговаривал, видел, что он искренне волнуется о друге, и хоть тяжело переживает произошедшее – держится, не собираясь покидать его в такой ситуации. Удивительно, но даже о своих проблемах со здоровьем он забыл начисто, похоже. Не до того стало.
И так как пока это всем было лишь на руку, а Миша реально понимал, что его самого на все не хватит, он не спорил с планом. Только настоятельно посоветовал все же хоть как-то передохнуть, пока операция идет. Папа кивнул, но оба понимали, что это вряд ли осуществимо.
До дома добрались почти в четыре утра, где Миша, скрепя сердце, перепоручил Марину заботам своей матери, попросив дать все таблетки, прописанные врачами. Кратко ввел растерянную и сокрушенную всем случившимся мать в курс последних новостей и, выпив крепкий кофе, поехал за отцом. Марина все еще находилась в состоянии того же заторможенного ступора, практически не отреагировав ни на его предложение принять ванну, ни на упоминание еды, ни на перспективу отдыха. Только прижалась к нему щекой, когда Миша, испытывая такую несвойственную растерянность и все ту же беспомощность, поцеловал ее в висок на прощание, стараясь касаться только неповрежденных участков лица. Но и этот порыв был слабым, едва заметным.
Когда Михаил вернулся спустя час, один, - так как операция внезапно затянулась, а отец все еще решил ждать окончания, - ее ступор кончился. Он понял это, едва вошел в дом, – услышав, что Марина плачет. И этот звук ее плача проникал ему не то что в голову - в грудь, в мышцы, будто кислотой растекался с кровью по телу, отравляя. Вызывая отвратительное, ужасное ощущение полной беспомощности. А он надеялся, что после всех тех препаратов она уснет, хоть как-то отдохнув
Забыв о том, что собирался делать, Михаил быстро пошел к комнатам, гонимый одним-единственным желанием - как-то успокоить Марину. Унять этот плач. Что угодно сделать, лишь бы она перестала: уговаривать, просить, шантажировать, да хоть «купить» ее готовность успокоиться. Не хватало у Миши сил слышать ее рыдания. Хоть и понимал он, что это нормально, что невозможно иначе, – а не выдерживал, впервые действительно поняв, что можно «по живому тянуть нервы» у человека. Его собственные сейчас словно кто-то на кулак наматывал. Не от злости или раздражения, а все от того же понимания своей неспособности изменить произошедшее, вернуть Марине счастье, покой и радость. Не привык Михаил Граденко чувствовать себя беспомощным, тем более в том, что касалось близкого и такого дорого для него человека.
Его мать отвела Марину в гостевую спальню, которая, как и остальные спальни, располагалась на втором этаже, сразу у лестницы. Двери они не закрыли, так что, едва поднявшись, Михаил увидел Марину, согнувшуюся пополам на самом краю кровати, и все еще плачущую. Она почти задыхалась в этих рыданиях, режущих ему душу и плоть по живому. Рядом сидела его мать, судя по подрагивающим плечам, она тоже плакала и осторожно гладила Марину по спине.
Пыталась успокоить? Михаил не понял, так ли это, да и не видел смысла в таком способе, учитывая то, что все купленные им успокаивающие и лекарства стояли на тумбочке нераспечатанные. А ведь он просил маму сразу дать их Марине. Да и до душа, судя по всему, они не дошли.
Это вызвало в нем раздражение – то, что всего этого можно было бы избежать или, как минимум, уменьшить, притупить ощущение боли у Марины, если бы все было сделано так, как он просил.
Мать, видимо, услышав его шаги, повернулась, растерянно и даже виновато посмотрев на Мишу. Это усугубило его негативные эмоции, и так вырвавшиеся из-под контроля из-за безумной усталости и надрывного плача Марины.
– Мама, давай сюда таблетки и воду, - отрывисто бросил он, то ли от этой усталости, то ли от этого раздражения, и зашел в комнату.
Марина словно бы и не заметила его появления, продолжала плакать. Может, и правда не услышала. Ему показалось, что она уже на той стадии горя, когда окружающая действительность и способность воспринимать окружение – сужаются. Мать, шмыгнув носом и вытерев щеки рукой, поднялась, как-то вяло подошла к тумбочке.
– Извини, Миш, нам как-то не до того было, - видимо, ощутив его эмоции и отношение, извинилась она, достав лекарство.
Он только отмахнулся, мало понимая, как может быть «не до того», что действительно могло бы притупить боль и горе. Присел перед Мариной, провел рукой по ее волосам, плечам, стараясь мягко привлечь внимание, как-то вытащить ее из этого рыдания.
Она притихла, всхлипнула, словно пыталась замолчать, взять себя в руки, но оно само прорывалось. Марина потеряла контроль над этим, а может, уже просто не могла сдерживаться, и все пережитое за вечер хлынуло, выплеснулось в эту истерику. Он руками ощущал, что ее всю колотит дрожь.
Сзади подошла мать, держа стакан с водой и таблетки.
– Марина, солнце, посмотри на меня, - обхватив руками ее лицо, Миша осторожно попытался заставить ее поднять голову.
У него получилось, но Марина смотрела потерянно, словно, не понимая - где она и кто он такой. Она продолжала плакать. Что все еще физически вызывало боль у него в груди, тянуло жилы.