Сердце ворона
Шрифт:
– Нет, Конни, что ты! – искренне заверила Лара. – Ругает, конечно, временами – но ведь все за дело. Да и привыкла я давно.
– И то хорошо. – И внезапно, к полной Лариной неожиданности, признался. – Знаешь, по правде сказать, я и приехал как раз, чтобы с нею помириться. Да-да.
– Правда? Ты не шутишь? – не поверила Лара.
Кон с самого детства, сколько Лара его помнила, не любил маму-Юлю. А та отвечала ему взаимностью, убеждая всех, что он лживый и испорченный мальчишка. Однако Лара считала его не лживым, а просто с богатым воображением. И не таким уж испорченным. Ну да, пару раз он валил
В тех редких письмах, что писал Ларе, Кон раз за разом повторял, что отец его предал, что он этого не простит и домой более не вернется.
А потом еще завещание…
– Вы правда помиритесь? – не могла нынче поверить Лара.
– Если тебя это порадует, то да. – Кон нехорошо усмехнулся. – Твоя мама-Юля сочтет, наверное, что я, наконец, поумнел. Но я просто подумал: что толку дуться, сидя в холодном Петербурге, когда я вполне могу провести лето здесь? Сто лет не плавал в море!
«Всего лишь шесть, – поправила в мыслях Лара. – Всего шесть бесконечных лет».
А Кон продолжал ерничать:
– Хотя бы комнату, надеюсь, Юлия Николаевна выделит любимому сыну?
– Разумеется, Конни, самую лучшую! Твою детскую, правда, она обустроила в буфет… но обещаю, самый лучший номер из оставшихся, будет твоим! Как-никак это и твой дом!
– И мой дом? – горько усмехнулся Кон. – Боюсь, твоя матушка подобных мыслей не придерживается.
– Совершенно напрасно ты так считаешь! – не задумываясь, выпалила Лара. – Мама-Юля управляет пансионатом лишь до той поры, покуда тебе ни исполнится тридцать один, или ты ни женишься. А покамест она исправно выплачивает тебе содержание. Но хозяин здесь ты! В завещании Алексея Иванович так и было написано черным по белому!
Но Конни покачал головой:
– Может и так, да только твоя мама-Юля считает себя здесь единственною хозяйкой. Да я и не собираюсь это оспаривать – пускай считает, коли ее это тешит. И содержание мне ее не нужно – ежели совесть она имеет, то хоть тебя на эти деньги лишний раз порадует.
– Ты к ней несправедлив, – стояла на своем Лара, – мама-Юля не станет оспаривать твои права и будет тебе рада, вот увидишь. Немедля приведу тебя к ней!
И, скорее ухватив его за ладонь, потащила к дверям, покуда не передумал мириться с маменькой. Только Кон не торопился. Будучи теперь куда сильнее, притянул за руку так, что они снова оказалась лицом к лицу. Близко-близко. Заглянул в Ларины глаза.
– Какая все же красивая ты стала, Лара, – сказал, будто бы про себя, и заправил за ухо ее выбившуюся из косы кудряшку.
Этот новый Кон был совершенно не похож на прежнего. Однако Лара, которой вовсе не впервой было слышать комплименты от парней, отчего-то смешалась и почувствовала, как горячо стало ее щекам.
– Скажешь тоже… – пробормотала она неловко. – И через силу посмотрела Кону в глаза. – Я рада, что ты дома.
– И я рад, – улыбнулся он, и складка меж бровей немного, но расслабилась.
* * *
Тайком, той же извилистой тропкой мимо с кладбища, Лара провела Кона в дом и, как обещала, отдала в его распоряжение четвертый номер, лучший из оставшихся. Единственное окно здесь располагалось над парадным крыльцом и выходило на подъездную дорогу с воротами, но, ежели опустить шторы и принести больше свечей, то комната становилась вполне уютной… Галка тотчас прибежала готовить номер, и Лара с чистой совестью распрощалась с Коном.
Его она уверила, что все будет хорошо. Однако за дверьми, в тиши коридора, поняла, что совершенно не знает, что сказать матери…
Лара солгала Кону – она точно знала, что мама-Юля ему не обрадуется. Но не говорить же такого прямо? Это невежливо, в конце концов. Кроме того, что бы там ни думала мама-Юля, Кон и правда хозяин «Ласточки»! Будет… когда ему исполнится тридцать один. И, хотя до того времени еще почти десять лет, что казалось Ларе вечностью, она полагала, что принять его маменька должна по-человечески.
Не давало Ларе покоя и другое. Сам Кон, который проделал такой путь из Петербурга чтобы просто отдохнуть на море. И даже с Юлией (горячо ненавидимой им, между прочим) готов ради этого помириться. Ох, о чем-то он все же умалчивал…
И ведь самым первым делом спросил о медальоне. Не просто случаем упомянул в разговоре! Хоть Конни достаточно спокойно принял весть, что украшения больше нет, Лара не могла отделаться от мысли, что приехал он сюда все-таки за медальоном.
* * *
Вновь и вновь припоминая разговор с Коном, Лара поднялась к себе с четким намерением – спрятать медальон понадежнее. Разумеется, не удержалась, чтобы не развернуть шелковый платок, где он был укрыт, и еще раз полюбоваться, как игра света показывает на гладком золоте сперва устремившуюся ввысь ласточку, а потом строгого ворона…
Обдумывая давешний разговор, Лара нарочито медленно спускалась на первый этаж, к стойке метрдотеля, где, завешанная тяжелой вишневого бархата шторой с золотыми кистями, притаилась дверь маменькиного кабинета. Однако кабинет был заперт, а Стаська, что неслась мимо с грудой постельного белья, пояснила:
– В город Юлия Николаевна поехали, в Тихоморск. Вас искали по всем комнатам, да не нашли – так и уехали. Торопились очень уж.
– А вернется-то когда? Что сказала?
– Не знаю, – отмахнулась от нее Стаська, – ничего не знаю! Бежать мне надо, Лара Николаевна, умотала меня госпожа Щукина, сил нет!
Лара от волнения закусила губу: неужто повезло, и судьба подарила ей нечаянную отсрочку? Однако ж радоваться отсутствию мамы-Юли Лара не спешила, потому как на ближайшие часы (а то и сутки) она одна оставалась в ответе за все мелкие и большие неприятности, что могли произойти в «Ласточке».
И по закону подлости они непременно произойдут…
Первая неприятность как раз спускалась сейчас со второго этажа, подметая лестницу шлейфом великолепного платья: madame Щукина почтила своим присутствием вестибюль пансионата. Под руку ее поддерживал почему-то господин Харди, давешний знакомец.