Сердцебиение
Шрифт:
Осторожно прошла на кухню, боясь нарушить его уединение, и застала Ярослава, стоящего возле распахнутого окна. Он просто смотрел на двор, застыв в одной позе. Я набрала в легкие побольше воздуха и решительно прошла на кухню, принимаясь за готовку. Ярослав устало сел за стол и просто очень внимательно за мной наблюдал ничего не выражающим взглядом.
— Яр, тебе нужно поесть. И выпить сладкого чаю — говорю после того, как он уже минут пятнадцать не замечает перед собой тарелку с едой.
— Ты ешь сама. И пошли вместе в душ. Я просто хочу чувствовать тебя. Завтра тяжелый день.
— Хорошо. Я пойду с
— Пошли, Златовласка. Силы у меня найдутся. Всегда находил и завтра найду, — он не ждет моего ответа, хватает за руку и ведет за собой в душ. И я дам ему все, что он хочет. Он сейчас очень во мне нуждается, и это понимание греет плачущую за него душу.
Последующие пару дней мы почти не виделись. Яр отвозил меня университет, настаивая на моей учебе, а после отвозил к Кате и наказывал сидеть с ней в квартире и никуда не выходить, а сам занимался подготовкой к похоронам.
И вот этот день настал. И как насмешка судьбы, погода в день похорон была замечательная, солнечная и теплая. Весна отступала, впуская в удушливый пыльный город теплое пестрящее лето. Мы ехали за катафалком на новое кладбище, а мне хотелось кричать в открытое окно от того, как это все несправедливо. Погода должна плакать и отражать состояние моей души и боль Ярослава.
Я так остро чувствовала его боль. Я ее ощущала всем телом. А мне хотелось забрать ее себе. Невыносимо смотреть на любимого человека, когда ему очень плохо. Уж лучше б он выражал свои эмоции. Кричал, пил, разгромил еще раз квартиру, чем был совершенно безжизненным. Мы словно онемели за эти дни, практически не разговаривая. Мы просто очень долго ехали за катафалком и смотрели в черную машину, которая везет его мать в последний путь.
В какой-то момент я не выдержала. Представила, что это все могло произойти с моей мамой, и разрыдалась — громко, навзрыд, зажимая рот рукой, проклиная себя за слезы. Яр резко затормозил, свернув на обочину, а черный катафалк, не прекращая движения, начал удаляться от нас. И тут я больно закусила губы и прокляла себя за этот срыв. Я должна была держаться и поддерживать его, а не вызывать к себе жалость. Яр просто сильно прижал меня к себе, целовал мои волосы.
— Тихо, моя маленькая. Тихо, — повторял он мне. — Не выходи из машины на кладбище….
— Нет. Нет! Со мной все в порядке. Правда, — отстраняюсь от Ярослава, утираю слезы. — Поехали. Пожалуйста. Я с тобой. Всегда и до конца, — он ничего не ответил, минуту смотрел мне в глаза затуманенными, уставшими зелеными глазами, а потом завел двигатель и резко рванул с места, с легкостью догоняя катафалк.
На кладбище мы были одни. Что меня очень удивило. Ни родственников, ни друзей, ни знакомых. Только я, он и пара мужчин-могильщиков поодаль. Яр открыл багажник своей машины и начал вытаскивать оттуда корзины с розовыми тюльпанами. Теперь эти цветы всегда будут вызывать во мне боль.
Солнце пекло, птицы пели, а ласковый ветерок нежно нас обдувал. И все это великолепие погоды контрастировало с мрачной аурой вокруг нас.
Мы просто стояли перед гробом и смотрели на его
Через какое-то время Яр опустил мою руку. Вытащил из корзины пару тюльпанов, подошел к матери и вложил ей их в руки на груди. А потом опустился перед ней на колени. Я глотала беззвучные слезы, не прекращая смотреть на Ярослава, а они, проклятые, никак не хотели заканчиваться. Почему жизнь так несправедлива? Судя по тому, что мы на кладбище одни, у Ярослава никого не было кроме матери. А судьба забрала у него и ее. Он что-то тихо говорил. Настолько тихо, что я улавливала лишь отдельные слова, которые никак не могла связать. Я четко запомнила имя Артем, он несколько раз его повторял с каким-то надрывом. Потом замер, погладил мать по руке, поцеловал в лоб, поднялся с колен, подошел ко мне и кивнул могильщикам. Яр обхватил меня за талию и развернулся вместе со мной, не желая смотреть, как закрывают крышку гроба, опуская ее в могилу.
Когда послышались броски земли, он прижал меня к себе, зарылся лицом в мои волосы и начал тихо шептать.
— Наверное, даже лучше, что моя мать так и оставалась в своих иллюзиях. Так лучше. Пусть она не помнила меня, зато и не помнила всего другого… — мне очень хотелось спросить, о чем он говорит. Даже казалось, что именно сейчас он ответит мне на все вопросы. Но я молча прижималась к любимому, слушая его размеренное сердцебиение. Когда мы обернулись, могильщики уже устанавливали крест с простой табличкой с именем, датами рождения и смерти. Его матери было всего лишь пятьдесят три года, и умерла она за неделю до своего дня рождения.
Один из мужчин подошел к Ярославу и начал рекламировать памятники из гранита, рассказывая, насколько это выйдет дешевле, если он обратится именно к нему. Но Яр отмахнулся от него, как от назойливой мухи, говоря, что уже заказал памятник. Мужик ретировался, а Ярослав подхватил корзины с цветами и поставил рядом с могилой, взял охапку цветов из одной корзины и просто раскидал их по холмику. Вот и все, никаких венков и траурных лент с надписями, только море розовых тюльпанов и пение птиц в небесах.
Он взял меня за руку, потянул к машине. Но я застыла как вкопанная, когда увидела два огромных джипа, останавливающихся рядом с машиной Ярослава. Я еще не видела, кто там, но по напряжению Яра поняла, что это явно не родственники. Из второго джипа вышел Ваха, одетый во все черное с черными очками на глазах, словно этот траур для него что-то значит. А следом за ним два парня, которые недавно утащили меня из квартиры. Они держали огромные венки из живых цветов. А мне хотелось крикнуть этим людям, чтобы оставили эти венки для своих могил и убирались отсюда. Чтобы не смели подходить к нам и к могиле его матери и не оскверняли ее своим присутствием. Ваха двигался в нашу сторону уверенным шагом, а его псы бежали за ним как шакалы. Я понимала, что во втором джипе тоже есть люди, наверное, охрана. Хотелось задать вопрос: «Что, так боишься за свою шкуру?»