Сердцедер
Шрифт:
Кузнец вытащил ноги из трусов и штанов, болтая руками, развернулся и направился к кровати. Сел. Жакмор снова откинулся назад, испугавшись неожиданной близости. Но, не в силах удержаться, опять прильнул к отверстию. Он застыл и не пошевелился, даже почувствовав сзади себя Красноноску; только пусть попробует ему помешать, получит ногой прямо по репе. А потом он вообще перестал что-либо чувствовать, так как его сердце остановилось. Он увидел то, что спина кузнеца скрывала от него все это время. Перед ним предстала выкованная из стали и бронзы точная копия Клементины,
Кукла остановилась. Кузнец тяжело задышал в предвкушении. Стальные руки уверенно поднялись к воротнику и легко разорвали платье. Обрывки белой ткани упали на пол. Завороженный Жакмор разглядывал упругие груди, подвижные бедра, на удивление гибкие суставы плеч и коленей. Кукла медленно легла на кровать. Жакмор отпрянул и, грубо оттолкнув служанку, старающуюся растормошить его мошонку, лихорадочно зашарил по полу в поисках своих штанов. В кармане лежали наручные часы. При слабом свете, проникающем через окошко, он различил положение стрелок: без четверти пять.
После того как Жакмор застал Клементину в столовой, каждый день в полпятого она уединялась в своей комнате для того, чтобы слегка, по ее словам, вздремнуть. Значит, в тот момент, когда стальные ягодицы копии погружали кузнеца в глубокий экстаз, в доме на скале, в ворохе истерзанных ногтями простыней задыхался оригинал — обходящаяся своими силами Кле-ментина.
Жакмор чувствовал, как его охватывает возбуждение, он подошел к стенке и, не раздумывая ни секунды, заглянул в дырочку. При этом его рука ощупывала тело обрадованной, но так ничего и не понимающей Красноноски. «До чего ж цивилизованный народ эти крестьяне», — думал Жакмор, не отрывая глаз от кузнеца.
XVII
По щиколотку в воде, с подвернутыми штанами и ботинками в руке, Жакмор рассматривал лодку. Он ждал Ангеля, лодка ждала тоже. Ангель, одетый в морское — желтое, брезентовое, непромокаемое, — спускался к берегу с одеялами и последним бидоном с водой. Он быстро пересек полосу гальки и подошел к Жакмору.
Тот был в расстроенных чувствах.
— Так и будете стоять с ботинками в руках? — усмехнулся Ангель. — Вы похожи на рыбака-любителя.
— Мне наплевать, на кого я похож, — ответил психиатр.
— И оставьте в покое свою бороду.
Жакмор вышел на берег и поставил ботинки на большой валун. Подняв голову, он увидел стремительно уходящие за скалу рельсы.
— Когда я на это смотрю, мне становится так грустно! — признался он.
— Будет вам, — успокоил его Ангель. — Ничего страшного.
Он ловко пробежал по сходням и поднялся на борт. Жакмор не двигался.
— А зачем вам горшки с цветами? — спросил он.
— Что, я не имею права взять с собой цветы? — ощетинился Ангель.
— Имеете, имеете, — уступил Жакмор. —А чем вы будете их поливать?
— Водой, — сказал Ангель. — А потом, знаете, на море тоже идут дожди.
— Наверняка, — согласился психиатр.
— Не стройте такую рожу, — сказал Ангель. — Глядя на вас, хочется плакать. Можно подумать, что вы теряете друга!
— Так оно и есть, — ответил Жакмор. — Я успел вас полюбить.
— Я тоже, — сказал Ангель. — Но все-таки ухожу. Одной любви к вам недостаточно для того, чтобы остаться; зато ненависти к другим вполне хватает на то, чтобы уйти. Только зло заставляет нас действовать. Мы трусливы.
— Не знаю, трусость это или нет, — сказал Жакмор, — но на сердце тяжело.
— Чтобы не было слишком тяжело, я привнес в путешествие легкое ощущение опасности: отсутствие продуктов, небольшая дырка в корпусе и ограниченное количество питьевой воды. Ну как, легче?
— Ненормальный, — зло буркнул Жакмор.
— Таким образом, — продолжал Ангель, — с моральной точки зрения это будет трусостью, а с материальной — храбростью.
— Это не храбрость, это глупость, — прервал его Жакмор. — Не надо смешивать одно с другим. А потом, в моральном плане что вы в этом находите трусливого? Трусом не становятся только потому, что кого-то не любят или перестают кого-то любить. Вот и все.
— Мы сейчас снова запутаемся, — остановил его Ангель. — Каждый раз, когда мы начинаем беседовать, нас заносит в глубокомыслие. У меня появляется еще одна причина для ухода: я не смогу подавать вам плохие идеи.
— Можно подумать, что остальные подают мне хорошие, — пробормотал Жакмор.
— Да, это правда, простите меня. Я совсем забыл о вашей пресловутой пустоте.
Ангель усмехнулся, юркнул внутрь лодки — там что-то заурчало — и тотчас оттуда вынырнул.
— Все в порядке, — сказал он. — Я готов. Впрочем, даже лучше, что она воспитает их одна. Я бы все время оспаривал ее решения, а мне так ненавистны эти споры.
Жакмор смотрел на светлую воду, которая увеличивала размеры гальки и водорослей. Красивое море почти не шевелилось; еле слышный всплеск, лопнувший пузырек в растворе мокрых губ. Он опустил голову.
— Да, вот еще что, — спохватился он. — Не устраивайте фарса.
— У меня это никогда не получалось, — сказал Ангель. — Теперь, хочешь — не хочешь, надо форсировать. Я больше не могу отступать.
Он спустился с мостика и вынул из кармана спичечный коробок. Наклонился, чиркнул спичкой и поджег просмоленную щепку, вылезающую из последней шпалы.
— А вам, — отметил он, — не придется больше об этом думать.
Они следил за голубым огненным язычком, вылизывающим деревянный рельс. Вспыхнуло и устремилось вверх пожелтевшее пламя. Затрещало почерневшее дерево. Ангель поднялся на борт и скинул трап на песчаный берег.
— Вы не берете его с собой? — отвернувшись от горящих рельсов, спросил Жакмор.
— Не понадобится, — ответил Ангель. — Хочу вам признаться: я не переношу детей. До свидания, старина.
— До свидания, сукин вы сын.