Серебристая бухта
Шрифт:
– У вас все хорошо?
«Еще одна помми, – подумал я. Так пренебрежительно мы называем англичан. – Наверное, его девица. Слишком хороша для такого, как он».
– Я тебя достану, приятель, – сказал я и ткнул ему пальцем в лицо. – Не думай, что тебе все забудется.
– О Грэг, успокойся ты, – усталым голосом сказала Кэтлин и вытолкала меня из кухни.
Как будто это я был во всем виноват. Как будто кто-то из нас был виноват.
– Ванесса, может, ты хочешь войти и присесть? Я приготовлю чай.
13
Кэтлин
Ньюкасл
11 апреля 1939 года
В Новом Южном Уэльсе в общине рыбаков к северу от гавани Порт-Стивенс была поймана самая большая акула-нянька. И поймала ее семнадцатилетняя девочка!
Мисс Кэтлин Виттер Мостин, дочь Ангуса Мостина, владельца отеля „Сильвер-Бей“, в среду днем поймала этого гиганта неподалеку от мыса Брейк-Ноус-Айленд. Она сделала это без чьей-либо помощи с небольшой гребной лодки, пока ее отец ненадолго отлучился в отель за продуктами.
Отец девочки сказал: „Я был просто потрясен, когда Кэтлин показала мне свой улов. Первое, что мы сделали, – это вытащили акулу на берег и вызвали представителя администрации, потому как я понял, что дочь побила какой-то рекорд“.
Пресс-секретарь от Общества рыболовов подтвердил, что эта акула – самая крупная из всех, которые когда-либо были пойманы в этом районе.
„Это выдающееся достижение юной леди, – сказал мистер Сол Томпсон. – Такую акулу даже опытный взрослый рыбак выловит с огромным трудом“.
Акула уже стала местной достопримечательностью, многие рыбаки и туристы съезжаются из разных мест, чтобы увидеть этого гиганта. Мистер Мостин планирует поднять ее и разместить в своем отеле, чтобы увековечить рекорд дочери.
„Осталось только найти достаточно крепкую стенку“, – пошутил он.
Служащие отеля говорят, что с тех пор, как разнеслась новость о рекорде мисс Мостин, наплыв гостей в их отеле увеличился в три раза. И конечно, этот рекорд будет способствовать укреплению репутации Сильвер-Бей как одного из лучших мест для рыбалки».
Я протерла стекло от пыли и повесила обратно на стену эту пожелтевшую от времени газетную вырезку в рамочке. Рядом с фотографиями чучела акулы. Само чучело постигла печальная участь. Подозреваю, отец так торопился выставить его на всеобщее обозрение, что не стал искать настоящего специалиста в этом деле. В результате чучело, когда его перетаскивали из отеля в музей, развалилось. Из швов вокруг плавников и в месте крепления хвоста посыпалась набивка. В конце концов мы признали свое поражение и выставили его к мусорным бакам. В день, когда пришли мусорщики, я с любопытством наблюдала за ними в окно.
Не помогло даже то, что довольно много унесли заглядывающие к нам туристы и местные жители. Что-то заставляло людей прикоснуться к чучелу акулы. Возможно, они испытывали душевный трепет при мысли о том, что в природе любой, кто приблизился бы к ней на расстояние вытянутой руки, абсолютно точно лишился бы этой руки, да и жизни наверняка тоже. Возможно, это дарило им ощущение собственной силы. А возможно, все мы испытываем извращенную потребность приблизиться к тому, что может нас уничтожить.
Я решительно отвернулась от фотографий. Смахивая пыль с других «экспонатов», я попыталась смотреть на музей глазами туриста, который заинтересован в появлении самого дорогого парка водного спорта. Или, как писали в газетах, пыталась увидеть «самый настоящий» Музей китов и дельфинов. За последние десять дней у меня не было ни одного посетителя. «Может, и не стоит их винить», – подумала я, аккуратно устанавливая гарпун на крючья в стене. Экспозиция музея с каждым годом все больше становилась похожа на груду рыбьих скелетов в ветхом сарае. Я поддерживала его только в память об отце.
Все ребята собрались возле отеля, они пили пиво с чипсами и громко обсуждали, как можно противостоять застройке. Я не хотела в тот момент быть среди них, не хотела симулировать возмущение по поводу еще не совершенного преступления против китов и дельфинов. Мои чувства и желания совершенно отличались от тех, что испытывали они.
Скрипнула дверь, я обернулась. Это был Майк Дормер. Он стоял против света, так что трудно было разглядеть его лицо, поэтому я кивнула ему, чтобы он заходил.
– Здесь я еще не был, – сказал он, оглядываясь по сторонам и постепенно привыкая к полумраку.
Обычно Майк держал спину ровно, а сейчас стоял сгорбленный, извиняющийся, руки глубоко в карманах.
– Да, – согласилась я, – не был.
Он медленно шел по музею, разглядывал балки, с которых свисали старые удочки, сети, буйки и рабочие комбинезоны китобоев тридцатых годов. Он рассматривал все с неподдельным интересом, что редко встретишь у обычного посетителя.
– Узнаю эту фотографию. – Он остановился перед газетной вырезкой в рамочке.
– Да… Одно мы знаем о тебе наверняка, Майк, – ты действительно занимался исследованиями.
Получилось, что я сказала это жестче, чем собиралась, но я чувствовала усталость и все еще не могла свыкнуться с тем, что он столько времени прожил под моей крышей, а я не смогла в нем разобраться.
– Простите, – сказал Майк. – Я это заслужил.
Я презрительно фыркнула и начала смахивать пыль с сувениров, которые были расставлены на трехногом столике рядом со старой кассой. Они были такими несовременными, старенькими и в то же время очень трогательными: брелоки с фигурками китов, дельфины, подвешенные внутри прозрачных пластиковых шариков, почтовые открытки и кухонные полотенца с улыбающимися рыбками. Подарки для детей. Но дети больше не заходили в музей. Так для чего были все эти сувениры?