Серебро змея
Шрифт:
— Вы называете себя людьми змея, Герта?
— Да, это так, Джон Найт.
Но все остальные неизбежно будут звать их лопоухими. Он подумал о своей необыкновенной удаче. Раненый, плывущий вниз по реке к тем невероятным водопадам, которые, казалось, падали в совершенно черный, заполненный звездами космос. Они приближались все ближе и ближе, эти водопады, и он греб, чтобы спасти свою жизнь. Затем и вода и его плот и он сам падают, снова плывут, выплывают на поверхность, и вот… он уже здесь. Это был другой мир, другое существование, отличающееся как от Земли, откуда он был родом, так и от мира, который был населен остроухими
Он снова подумал о Зоанне, рыжеволосой королеве Рада, которая околдовала его магией, хорошо известной на Земле: магией сексуального влечения. Он подумал о том, какой злобной она была, как она убивала и уничтожала хороших добрых людей без всякой совести и во всех отношениях была жутким монстром. Но он долго не мог оценить по достоинству эту ее сторону, будучи очарован той ее единственной гранью, стороной, которую она показывала только ему одному: ее красотой и ее влечением к нему. Как же глупо он был обманут лестью, как же одержим вожделением к ее телу — вожделением, которое она всячески поощряла и поддерживала в нем. Он намеренно забывал обо всех свидетельствах ее истинной природы в течение неопределенно долгого срока; теперь ему было стыдно вспоминать об этом.
В конце концов, он попытался ее уничтожить, уже тогда, когда его чудесный сын Келвин от милой Шарлен сражался за то, чтобы освободить королевство от ее власти. Он чувствовал и ему казалось, что он уничтожил ее, но все же он не был в этом уверен. Но он по крайней мере попытался это сделать! Если это никак не компенсировало его длительное пребывание не на той стороне, то все же это было лучше, чем ничего. Он все еще многим был обязан тому миру, хотя понятия не имел, как сможет отдать свой долг. Все это теперь было очень далеко, в другой жизни и, возможно, лучше всего было бы позабыть об этом.
Джон обмакнул в суп кусок хлеба и стал высасывать из него жидкость.
— Ты знаешь, Герта, сегодня я уже почти здоров.
— Да, твои разум и тело исцелились.
— Разум? — Что могла она знать о его бурных внутренних сомнениях.
— Ты был безумен.
Неужели? Он попытался вспомнить. В его сознании возникали беспорядочные образы. Словно картинки, мелькающие на телевизионном экране, пока его разум дремал, время от времени просыпаясь. Может ли он придать им какой-то смысл, если попытается расположить их в хронологическом порядке?
Падение в Провал, вниз, вниз, целую вечность. Затем, каким-то образом, он уже не падал, он парил в звездном море. Дрейф без направления, без ориентации. Это странное ощущение, наполнившее его сознание, сделавшее его сумасшедшим? Отрывочные мысли: как глупо скитаться через этот Мальстрем без карты! Поэтому он где-то достал карту или сам ее выдумал и нацарапал не ней маршрут. Маршрут к Мувару. Это имело так мало смысла, даже в его безумии, что он все смеялся и смеялся, но, тем не менее, двигался по этому
Он карабкается вверх по скользкому склону. Неожиданно понимает, что на самом деле это панцирь черепахи, такой большой, как и галапагосская. Или еще больше. Но ведь это совсем не та черепаха, на которой покоится мир. Неправильная мифология. Возможно.
Бежит, падает, снова ранит свою и так сильно израненную правую руку. Эта рука была ужасным образом искалечена, из нее сочилась и капала кровь, она все нарастающими волнами посылала импульсы боли. Деревья, кусты, скалы. Бежит, бежит, бежит.
Падает, падает, падает. Боль. Что-то длинное, серебристое.
Веревка? Он вытянул вперед левую, не пораненную руку. Громкое шипение, и веревка начинает разматываться.
Челюсти змея, широко раскрытая пасть. На клыке висит капелька чистого яда, затем отрывается и падает. Боль, боль, боль. Чей-то крик. Его собственный. Затем цветок ласково похлопывает по голове змея. Голубовато-розовый цветок, что-то среднее между фиалкой и дикой розой. Ладонь с короткими, словно обрубленными пальцами, держащая его стебель.
Челюсти змея закрываются. Змей снова опускается на землю, затем ускользает прочь.
Теперь над рукой, держащей стебель цветка, появляется лицо. Очень синие глаза и очень большие уши, похожие на уши щенка. Лицо Герты. Она смотрит на него, ее рот кривится, в глазах набухли слезы. По щеке стекает слезинка.
Цветочные лепестки касаются его лба, мягко, нежно поглаживая. Аромат цветка, слегка похожий на аромат мака, успокаивает его усталый мозг, облегчает давнюю боль. Щеночек с цветочком. Принужденный болезненный смех. Затем снова забвение.
Он мысленно одернул себя. Все это было так похоже на сон и все же так реально. Это было больше, чем галлюцинация, или же галлюцинация, возможно, могла возвращаться в его памяти со слишком многими реальными чертами, слишком сильно похоже на реальность.
Это действительно была Герта. Эта комната была освещена огромными фосфоресцирующими поганками, размещенными повсюду. Стены, сделанные из камня, очевидно из твердого. Это было похоже на комнату в пещере или нору, но стены были совершенно гладкими. Здесь известна техника лазерного строительства? Или это магия?
— Ты хочешь поесть? — спросила Герта.
— Пожалуйста. — Язык, по крайней мере, был все тот же. Странно, но он, как и все другие вещи, изменялся от измерения к измерению лишь незначительно. А может быть, это и не настолько странно и указывало, что люди во всех мирах имеют общее происхождение, и эти несколько измерений они колонизировали и заселили. Очевидно, между мирами имелось сообщение, потому что Мувар создал свою легенду среди остроухих в Раде, и если можно было верить этим легендам, то Мувар был вовсе не первым. Как же мог он предсказать объединение королевств, если не было самих этих королевств, которых требовалось объединить? Круглоухие и остроухие могли вступать в брак и производить потомство: он сам это доказал! Это означало, что они были близкородственными друг другу видами. Но эти лопоухие, среди которых он был сейчас — насколько они были близки к другим видам людей?