Серебро змея
Шрифт:
То, что предстало его зрению, было ужасающим даже для него. Красивая, милая, недавно предназначавшаяся в жертву девушка, растянувшись во весь рост, лежала рядом с телом незнакомца, и оба были очевидно совершенно мертвы. Она совершила самоубийство и присоединилась к нему!
Хито сидел у их изголовья, скрестив ноги, держа в руках кожаный веер. Нигде не было жужжащих мух.
— Господин, я не сумел остановить ее! Она приняла ягоды! Она последовала за ним.
Весь дрожа, Жак вытер пот со лба. Эти тела были так совершенны. Прошел целый день, и ни одно из них не вздулось и не начало разлагаться,
— Когда она?..
— Еще утром, господин. Как только вы ушли.
И надо же ему было выбрать именно день, чтобы заготавливать припасы для лагеря! Он должен был догадаться, что Лонни задумывает что-то вроде этого, и забрать ягоды до того, как она до них доберется! Однако ему требовалось немного отвлечься от этой проблемы, а работа и другая активная деятельность хорошо помогает в таких делах.
— Нам бы лучше… — он запнулся на слове «похоронить» и просто махнул рукой в их сторону.
— Господин, я не верю в то, что они мертвы.
— Они же не дышат. А сердце у них бьется?
Хито покачал головой.
— Не дышат, и сердце не бьется, но нет ни разложения, ни мух.
— Я не уверен, что это что-нибудь означает, Хито. — Но может быть, просто может быть, это действительно что-то значило!
— Я дотрагивался до них, господин. Я брал их за руки. Странно, господин, но я почувствовал еще что-то, кроме их холодных тел. Я парил, господин, или мне показалось, что я парил, потому что я не покидал эту палатку. Я был где-то в темном месте. Там кругом были камни, и земля, и глина, и я мог чувствовать это всей длиной своего тела. Это было не ее тело и не его; это было тело змея.
— Тело змея?
— Да господин. Я ждал вас, чтобы рассказать вам об этом. Я думал, что, может быть…
— Да, да, я хочу попытаться!
— Я не это имею в виду, господин. Я подумал, что вы будете знать в чем дело.
— Я знаю только то, что Кайан, чужеземец, рассказал мне. Но если они у змея — то их дух…
— Возможно ли это, господин?
— Я не знаю. — Он сел рядом с карликом, постарался овладеть своими чувствами и потянулся, чтобы прикоснуться к рукам Лонни.
Они были холодными, но окоченения не было. Может быть, это доказательство того, что на самом деле это не смерть. Он ухватился за ее руки и закрыл глаза. — Ты так же делал это, Хито?
— Да, господин. Это было утром. У меня не хватило мужества попытаться повторить это еще раз. Может быть, теперь это не сработает. Может быть мне только показалось это.
— Нет, нет, что-то происходит! Я ощущаю темноту и шершавость, и — вкус.
— Вкус, господин?
— Земля! Дрянь, тьфу! А вот теперь более пряный перечный вкус. Серебро! Серебряная руда! Ей нравится это; ему нет. Они внутри него, они внутри змея!
— Я же говорил вам, господин!
— Теперь я кое-что вижу. Что-то вижу глазом. Единственным глазом. Глазом змея!
— У него только один глаз, господин?
— Да, только один. А вот теперь они разговаривают —
— С вами все в порядке, господин? — руки Хито лежали на его плечах, касались его лица.
Он продолжал трястись.
— Это… это… я думаю, оно переваривает их! — Он попытался успокоиться, сдержать дрожь в руках. — Думаю, что они должны умереть! Думаю, что должны! И, Хито, это безумие, но… но мне кажется, что одноглазый змей — это тот самый, кого он убил!
— Убил, господин? Вашим копьем? Вонзив его в глазницу?
— Да, он! Тот самый змей! Готов в этом поклясться!
— Успокойтесь, господин! Успокойтесь!
— Мы не можем их похоронить, Хито. Не можем, пока не…
— Пока не наступит утро?
— Пока мы не будем вынуждены это сделать! Пока мы не узнаем, что они исчезли навсегда и что остался только змей.
— Господин, это так печально.
— Очень печально, Хито, — тяжело вздохнув, согласился Жак. — Очень, очень печально. — С большим трудом он заставил свои руки больше не трястись. Это было так ужасно — думать о том, что она там, представлять себе, что ее дух, ее «астральное я», как называл это Кайан Найт, становится частью этого гигантского змея.
— Мы оставим тела в палатке столько времени, сколько сможем. А сейчас нам лучше всего устроиться на ночлег снаружи.
— И мы ничего не можем сделать, господин? Ничего, чтобы спасти их?
— Ничего из того, что мне известно, — ответил Жак, жалея, что это так, а не иначе.
Этой ночью Жак никак не мог уснуть, постоянно сбрасывал свое одеяло, вставал, расхаживал вокруг, а потом снова ложился. Все, о чем он мог думать, это о ней, о ее прекрасных глазах и длинных белокурых развевающихся волосах. Если бы только существовал какой-нибудь способ, чтобы спасти ее, чтобы вернуть к жизни это великолепное тело…
На рассвете он тихо прошел по лагерю так, чтобы никого не разбудить, достал свое самое лучшее и большое копье и на цыпочках прокрался вместе с ним к своей лошади. Жак оседлал и взнуздал кобылицу, потрепал ее по морде, обращаясь к ней при этом «Беттс, моя дорогая». Затем прикрепил копье к седлу самой крепкой веревкой и повел кобылицу на поводу, пока они не вышли из лагеря и не удалились на порядочное расстояние. Там Жак пристегнул меч, оседлал свою лошадь и поскакал легкой рысью. Он успел проскакать лишь небольшое расстояние, когда услышал стук копыт другой лошади. Повернувшись назад, он был весьма удивлен, увидев Хито, скачущего вслед за ним. Он подождал, и карлик поравнялся с ним.