Серебро. Полночь оборотня
Шрифт:
От догадки кровь прилила к моему лицу. Выходит, брат не сразу кинулся в отчий дом, а остановился в каком–то другом месте, где, судя по всему, не только принял ванну и переоделся, но и…
Черт. У него есть женщина.
Я еще не знала, правы ли мои рассуждения, и кто та счастливица, что у брата урвала ночь любви (одну ли?), но уже ненавидела ее. Ревность? Вполне может быть. Скорей бы закончился час волка, который делает меня злой и непримиримой сучкой, не пускающей чужаков в свою семью.
– Ну, рассказывай, как ты поживаешь? – Вито удобно устроился в кресле у камина, вытянул длинные ноги и поиграл кончиками элегантных туфель. Белый цвет сорочки очень ему шел. Темные кудри, смуглая кожа, зубы как жемчуг…
Я тряхнула головой и отвернулась к огню. Взяла совок, чтобы сгрести угли. Мне требовалось занять себя хоть чем–то, чтобы не пялиться на Аурелио.
А он как специально расстегнул ворот.
– Живу хорошо. Учусь так себе, – промямлила я.
– Почему?
– Скучно. Вот скажи, зачем мне геометрия?
Вито хмыкнул и поднял на меня насмешливый взгляд.
– Чтобы не вышивать криво? Любая вышивка состоит из сочетания геометрических фигур. Даже если ты создаешь цветочный узор. Покажи мне свое рукоделие.
Я цыкнула, бросила совок, отчего уютную тишину разрушил неприятный лязг, нехотя принесла корзину. Вот зачем ему? Чтобы лишний раз поиздеваться над моей безрукостью?
– Да, с геометрией у тебя однозначно плохо, – он расправил вышивку, которой даже канва не помогла – нехитрый орнамент съехал набок.
Я громко фыркнула.
– Кому сдались эти салфетки–подушечки? Центральная улица забита лавками, где красивых поделок море. И их создают не изнеженные барышни вроде меня, а опытные мастерицы. Так ради чего стараться? Пошел и купил.
– Ты не понимаешь. Вышивая, ты приучаешь себя к усидчивости и терпеливости, развиваешь глазомер, выкраиваешь время для спокойных размышлений. Ведь думаешь о чем–то, когда занимаешься рукоделием?
– Злюсь. И считаю время, когда мэсс Тира прекратит мои мучения. Как по мне, так лучше звук горна, рык зверя, лай собак и самой лететь верхом на коне. Чтобы ветер в лицо. Один на один с опасностью. А если вдруг враг, то я с кинжалом, а не с этими вот нитками–иголками.
– А ты представь, что игла и есть кинжал. И чем увереннее ты вонзаешь ее в ткань, тем точнее поразишь противника.
Брат вдруг оставил кресло и стремительно, не забыв прихватить камзол, удалился в свои покои. Его комнаты находились в начале коридора, напротив отцовских. Мне же принадлежали торцевые помещения, где окна располагались так удобно, что я могла со всех трех сторон обозревать дворцовый парк.
– Даже спокойной ночи не пожелал, – проворчала я, с ненавистью заталкивая разворошенное рукоделие в корзину. Пнула совок, который печально скрежетнул по полу. Проговорив про себя кучу ругательств, подслушанных у королевских гвардейцев, рухнула в нагретое братом кресло.
Но Вито неожиданно вернулся. Бросил мне на колени холщевый мешочек.
– Что это? Подарок?
– Глупая, – наклонился и вытряхнул аккуратно свернутые вышивки.
– Хочешь упрекнуть меня искусным рукоделием какой–то влюбленной в тебя дурочки?
И вновь меня скрутила вспышка ревности к незнакомке, со старанием вышивающей для Аурелио.
– Это мои работы. Когда твой отец взял меня в семью, мне стукнуло тринадцать. И оставалось лишь два года до поступления в академию. Времени было слишком мало, чтобы успеть освоить прорву того, что рожденные богатыми получали с пеленок. Я упорно добивался, чтобы пальцы мои были ловкими, взгляд острым, голова занята дельными мыслями, а тело умело подчиняться воле. Думаешь, мне не хотелось вернуться на улицу, быть независимым, бегать с ватагой равных? Пусть не знающих что такое горячая еда и крепкие ботинки, но свободных. Я тогда многое бы отдал, чтобы вернуться в подворотни.
Я подняла на Аурелио непонимающий взгляд.
– В подворотни? И об этом ты мечтал, имея устроенную жизнь?
– Не попробовавший не понимает, как, насмерть замерзнув, отогреваться теплом друзей, прижавшихся к тебе на худом тюфяке. И как здорово плевать с высокого моста в реку и смеяться в полный голос, не обращая внимания на людей, в презрении морщивших носы. Не вкусивший свободу не знает, что потерял. Но я был благодарен твоему отцу, подобравшему мальчишку с улицы. Я упорно занимался собой и верил, что однажды из меня получится отличный защитник рода Сэкхарт.
– Я паршивая овца в нашей семье, – мне сделалось стыдно.
– Нет, я не позволю тебе так о себе думать. Я сам займусь твоим воспитанием. Отец только портит тебя своей любовью.
– Разве ты приехал не для того, чтобы сопроводить меня на бал? – я поерзала, понимая, что вот этот, стоящий передо мной мужчина, вполне серьезен. И та самая свобода, о которой брат с упоением говорил, для меня закончилась.
Но я не из тех, кто быстро сдается. Стоило прощупать почву. Может, все не так плохо? Ну наймет для меня Золотце кучу суровых учителей, а сам вновь исчезнет на пару лет и лишь в письмах будет интересоваться моими успехами.
– Час назад я тоже думал, что задержусь здесь только до бала. Сорока дней вполне хватит для общения с родными, но…
– Думал–думал и передумал? – я попробовала повторить за братом и иронично поднять бровь. Судя по тому, как он, глядя на меня, поморщился, не получилось.
– Придется кое–кем всерьез заняться.
– Вот это да! Ты сделал вывод, что я нуждаюсь в помощи, лишь посмотрев на мою корявую вышивку?
– Я тебя очень люблю.
– Но не позволишь натворить глупостей, да? Слушай, а ты давно вернулся? – я спросила не просто так. Подозревала, что кто–то уже нашептал Вито о моей слишком вольной жизни. Ну в самом деле, трудно же представить, чтобы взрослый мужчина, имеющий кучу обязанностей, вдруг решил остаться в столице из–за моего отвратительного владения иглой?
– Я в городе уже неделю.
– Отец хоть в курсе?
– Да. У каждого из нас есть личная жизнь, – Вито занял противоположное кресло.
– Ты устроил себе каникулы! – я выбралась из своего и, наклонившись, двумя пальчиками оттянула кружевной ворот брата. Шумно втянула носом воздух. – М–м–м, как пахнет!
– А от тебя отвратительно. Прав отец. Плохие духи.
– И кто она? – я не позволила увести разговор в сторону. – Ты собираешься представить ее папе?
– Нет, – на щеках Аурелио появились пятна.