«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке

Кошки бывают разные — дикие и домашние. Одних только домашних можно назвать множество: сибирские, ангорские, простые короткошерстные. В каждой стране, наверное, есть свои породы кошек. Но когда я сейчас день за днем перебираю

в памяти поездку по Соединенным Штатам Америки, которую совершил вместе с группой советских журналистов, мне хочется начать рассказ с кошки особого рода, с «серебряной кошки».

Такой кошки не существует в природе. Но в Америке, вернее в одном ее городе, Сан-Франциско, есть веселое предание, которое кое-что объяснит вам.

На западном побережье Америки случаются землетрясения. Последнее землетрясение, коснувшееся Сан-Франциско, было довольно сильным. Масса былей и небылиц распространялось в городе по поводу этого происшествия. Давали интервью все, кто хотел. Какой-то сметливый журналист установил, что молчала о землетрясении одна только черная кошка. Шутка эта понравилась журналистам города, и теперь изображение черной кошки является эмблемой Сан-Францисского прессклуба. Если фигурку черной кошки ставят на стол во время беседы или если кто-нибудь заявляет о том, что он просит помнить о «черной кошке», содержание беседы не должно попасть в газеты. Американские журналисты довольно часто пользуются правом «черной кошки». Но при чем же здесь «серебряная кошка»?

В том-то и дело, что обойтись одной «черной кошкой» оказалось невозможным, и тогда журналисты придумали… «серебряную кошку». Когда серебряная фигурка кошки стоит на столе или когда кто-нибудь предупреждает, что он говорит в присутствии «серебряной кошки», все может быть опубликовано.

Такова эта короткая история.

На моем столе нет сейчас фигурки серебряной кошки. Но я мысленно представляю ее себе такой, какой запомнил в Сан-Францисском клубе журналистов. Помня о ней, я напишу обо всем, что видел. Позади более двадцати пяти тысяч километров пути, — в наше время это большое расстояние легко преодолеть, — позади много памятных встреч и событий. Они промчались перед нами стремительной кинолентой, которую сейчас стоит просмотреть и осмыслить заново.

Рассказ хочется начать не с того часа, когда пассажиры пакетбота «Иль де Франс» разглядели в туманной дали узенькую, колыхавшуюся полоску американского берега, а несколько раньше, так сказать, по порядку.

Позавтракав в Москве, мы к вечеру были уже на аэродроме Орли в Париже. Разместились мы в маленькой старинной гостинице с громким названием «Пале-Рояль». Гостиница эта находится неподалеку от Лувра и, по рассказам, была когда-то одним из дворцов всемогущего кардинала Ришелье.

Несколько дней ушло на оформление билетов. Наконец мы простились с Парижем.

Было раннее утро. Хотя листок календаря показывал 11 октября, стояла теплая, еще зеленая осень. Скорый поезд мчал нашу делегацию в Гавр. Туман, но не молочно-белый, а какой-то сиренево-розовый, все время меняющий свои оттенки, скрывал от нас дома, деревья. Даже близкие станционные постройки будто плавали в кипении цветных облаков. Но скоро солнце прогнало с земли туманное покрывало. Замелькали обильные сады Нормандии, чуть почерневшие от времени красные, оранжевые, зеленые черепичные крыши крестьянских домиков. Охлажденный скоростью воздух рвался в окна и наполнял вагон хмельными запахами вспаханной земли и подопревших яблок.

Все дальше Париж, но он не хочет расставаться с нами. Перед глазами еще стоят его бульвары, площади, улицы, с которыми связано очень многое.

Можно на лифте подняться к самой вершине Эйфелевой башни и с трехсотметровой высоты увидеть как на ладони весь город: Елисейские поля, по которым в воскресный день не пробиться ни человеку, ни автомобилю, сероголубоватую улицу Парижа — прекрасную Сену, Монмартр, Булонский лес, напоминающий сверху огромную зеленую заплату, лес, в котором фашисты расстреливали борцов Сопротивления, площадь Согласия, Марсово поле и где-то совсем рядом, прямо за рекой, дворец Шайо…

Было время, в этом дворце проходили заседания Генеральной ассамблеи Организации Объединенных Наций. Теперь в фанерной пристройке, претенциозно выкрашенной под гранит, помещается штаб агрессивного Северо-атлантического союза. Но он не олицетворяет собой ни Франции, ни Парижа.

Париж — это бессмертие героев Коммуны, это гений Гюго, это мужество бойцов Сопротивления. Париж — город, про который Маяковский сказал:

Я хотел бы жить и умереть в Париже,Если б не было такой земли —Москва.

А поезд уже приближался к океану. То и дело мелькают среди зелени холмов серо-белые остатки полуразрушенных и покинутых зданий. Около ржавого железа — дикие осенние цветы. Почему они растут так буйно на могилах? Кто-то из наших поэтов задумчиво произносит:

Остатки Атлантического вала [1] Еще видны у Гавра на холмах…

Да, старым нормандским крестьянам, которые знают, что такое война, не вычеркнуть из памяти родные лица погибших сыновей! И, наверное, если бы поднялись те, кто погиб у дотов Атлантического вала, под Сталинградом, Гавром, — они присоединились бы к миллионам людей, которые хорошо понимают смысл фанерной пристройки у дворца Шайо.

Мы не успели заметить, как миновали Руан, взметнувший к небу стрелы башен своих готических соборов, обогнули Гавр, и поезд остановился почти у самого борта «Иль де Франса». Океана не видно. Проходим несколько длинных коридоров, минуем какие-то комнаты, показываем паспорта, билеты. Только когда перед нами открыли двери каюты, мы поняли, что находимся уже на борту пакетбота.

«Кэбин класс» — что-то среднее между первым и вторым.

В каюте четыре места, койки расположены в два яруса. Потолок и стены металлические, усыпаны для красоты, а может быть и для звукоизоляции, побеленной пробковой крошкой. Сквозь два шарообразных вентилятора поступает в каюту свежий океанский воздух. Иллюминатор небольшой, света пропускает мало, и в нашем жилище почти весь день горят электрические лампочки.

Все в каюте миниатюрное, прямо-таки в половину натуральной величины: и душевая комнатка, и умывальник, и даже тяжелые металлические кресла из гнутых труб. При наших русских «габаритах» пользоваться всеми этими удобствами не легко. Зато пароходная компания сумела рационально использовать каждый метр «производственной» площади. Борис Романович Изаков, Анатолий Владимирович Софронов, Николай Матвеевич Грибачев и я плывем в одной каюте. Борис Николаевич Полевой, Виктор Васильевич Полторацкий и Валентин Михайлович Бережков — этажом выше, но тоже в «кэбин классе».