Серебряные коньки (с илл.)

Додж Мери Мейп

Наконец-то отец сидел. Не удивительно, что он оглядывался вокруг, как человек, сбитый с толку. «Маленький Ханс» только что, можно сказать, перенес его на себе. А «малышка» была теперь ростом четыре с лишком фута и с застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье, его вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят, и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того, на лице у нее появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа.

Во

всей комнате ему были знакомы только сосновый стол, который он сам сделал перед женитьбой, Библия на полке да посудный шкаф в углу.

Ах, Рафф Бринкер! Немудрено, что глаза твои наполнились горячими слезами, хотя ты увидел радостные лица своих близких! Десять лет, выпавшие из жизни человека, – немалая потеря: десять лет зрелости, семейного счастья и любви; десять лет честного труда, сознательного наслаждения солнечным светом и красотой природы; десять лет хорошей жизни!..

Еще вчера ты думал об этих грядущих годах, а назавтра узнал, что они прошли и вместо них была пустота. Немудрено, что горячие слезы одна за другой покатились по твоим щекам.

Нежная маленькая Гретель! Она заметила эти слезы, и вдруг исполнилось то, чего она желала всю жизнь, – с этой минуты она полюбила отца. Ханс молча переглянулся с матерью, когда девочка бросилась к отцу и обвила руками его шею.

– Папа, милый папа, – шептала она, крепко прижимаясь щекой к его щеке, – не плачь! Мы все здесь…

– Благослови тебя Бог!.. – всхлипывал Рафф, целуя ее вновь и вновь. – Я и забыл об этом!

Вскоре он снова поднял глаза и бодро заговорил.

– Как же мне не узнать ее, вроу… – сказал он, сжимая руками милое юное личико и глядя на дочь с таким выражением, словно воочию видел, как она растет, – как же мне не узнать ее! Те же голубые глаза и те же губки! И… ах! Я помню даже ту песенку, что она пела, когда едва стояла на ножках. Но это было давно… – со вздохом добавил он, мечтательно глядя на девочку, – давным-давно, и все это прошло.

– Вовсе нет! – с жаром воскликнула тетушка Бринкер. – Неужто ты думаешь, я позволила бы ей позабыть эту песенку?.. Гретель, дочка, спой-ка ту старинную песню – ту, что ты поешь с раннего детства!

Рафф Бринкер устало опустил руки и закрыл глаза. Но так отрадно было видеть улыбку, блуждавшую на его губах, пока голос Гретель обволакивал его, как благовонное курение…

Гретель только напевала – она не знала слов.

Любовь побудила ее непроизвольно смягчать каждый звук, и Рафф готов был поверить, что его двухлетняя крошка снова рядом с ним.

Как только Гретель допела песенку, Ханс взобрался на деревянный табурет и начал рыться в посудном

шкафу.

– Осторожней, Ханс! – сказала тетушка Бринкер, которая, при всей своей бедности, всегда была аккуратной хозяйкой. – Осторожней! Направо стоит вино, а сзади белый хлеб.

– Не бойся, мама, – ответил Ханс, шаря в глубине на верхней полке, – я ничего не уроню.

Соскочив на пол, он подошел к отцу и подал ему продолговатый сосновый брусок. С одного конца брусок был закруглен, и на нем виднелись глубокие надрезы.

– Знаешь, что это такое, отец? – спросил Ханс.

Лицо у Раффа Бринкера посветлело.

– Конечно, знаю, сынок, – это лодка, которую я начал мастерить для тебя вче… нет, не вчера, к сожалению, а много лет назад…

– Я с тех пор хранил ее, отец. Ты ее закончишь, когда руки у тебя снова окрепнут.

– Да, но уже не для тебя, мальчик мой. Придется мне подождать внуков. Ведь ты уже почти взрослый… А ты помогал матери все эти годы, сынок?

– Еще бы, и как помогал-то! – вставила тетушка Бринкер.

– Дайте подумать… – пробормотал отец, недоумевающе глядя на родных. – Сколько же времени прошло с той ночи, когда грозило наводнение? Это последнее, что я помню.

– Мы сказали тебе правду, Рафф. В прошлом году, на Троицу, исполнилось десять лет.

– Десять лет!.. И ты говоришь – я тогда упал. Неужели меня с тех пор все время трепала лихорадка?

Тетушка Бринкер не знала, что ответить. Сказать ли ему все? Сказать, что он был слабоумным, почти сумасшедшим? Доктор велел ей ни в коем случае не огорчать и не волновать больного.

Ханс и Гретель удивились ее ответу.

– Похоже на то, Рафф, – промолвила она, кивнув и подняв брови. – Когда такой грузный человек, как ты, падает вниз головой, мало ли что с ним может произойти… Но теперь ты здоров, Рафф, благодарение Господу!

Он склонил голову, ведь он лишь совсем недавно пробудился к жизни.

– Да, почти здоров, вроу, – сказал он, немного помолчав, – но иногда голова у меня кружится, словно колесо на прялке. И ей не поправиться, пока я снова не пойду на плотины. Как ты думаешь, когда я опять примусь за работу?

– Послушайте вы его! – воскликнула тетушка Бринкер, радуясь, но, надо признать, и пугаясь. – Лучше нам снова уложить его в постель, Ханс. Работа!.. О чем он только говорит!

Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать.

– Подите вы прочь! – сказал он, и на лице его промелькнуло что-то напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда ее не видела). – Разве мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам: не пройдет и трех дней, как я снова буду на плотинах. Да! Там меня встретят славные ребята. Ян Кампхёйсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад, что тебе они были хорошими друзьями, Ханс!