Серебряные крылья
Шрифт:
Мы с Николаем устремились за ним.
Рассыпчато-звонкая дробь лошадиных копыт усилилась, возросла до предела и стала затихать в
направлении Тимашево.
Осторожно подняли головы: пять немецких всадников въезжали в деревню.
— Пошли! Быстро, — вполголоса приказал политрук. Шли по дороге. Тишина. Через полчаса
дорога резко пошла вниз. На пригорке показались избы.
— Сбегаю в село, потом покажу, где перейти речку, — предложил Коля.
Кругом безлесное
было. Ну, а если в деревне фашисты?
Политрук немного подумал и разрешил: «Хорошо, побыстрее. Выясни обстановку».
Николай быстро спустился к реке, перешел через мост и скрылся за домами. Минут через двадцать
помахал нам рукой: «Подходите».
Перешли Протву, пересекли деревню и снова углубились в лес.
— Вот по этой дороге пойдете на Балабаново. Больше деревень не будет. Держитесь правее
станции, — сказал Коля.
Попрощались. Посмотрели друг другу в глаза.
— Спасибо за все!
— Прощай. Если что... возвращайся. Живи у нас.
— Лучше, Коля, я зайду к вам после войны. Обнялись и расстались. Потом долго шли с
политруком глухими лесными тропами.
Где-то завыла машина.
— Что это, товарищ политрук?
— Немецкий грузовик. У них моторы работают на высоких оборотах. А зови меня Николай
Николаевич.
— Хорошо. Но гул приближается.
— Я слышу. Делай, как я.
Мотор гудел сильнее и сильнее. Мы шли по лесу и не знали, где дорога. Возможно, она прямо за
кустом. Тогда немцы увидят нас.
Политрук выбрал толстое дерево, встали за ним. За кустом раздался сильный вой грузовика. Мы
быстро легли. Показался капот, кабина, кузов. Машина прошла левее нас.
Мы вскочили, пошли дальше.
Впереди загромыхал поезд. Это железная дорога Москва — Киев. Ее нужно перейти. Но где? У
станции невозможно. Нужно брать правее.
Послышался шорох, шаги. Мы притаились под кустом. Два пистолета направлены в сторону,
откуда раздаются шаги.
Женщина. Идет по дороге влево от нас. Увидев, вздрогнула, потом улыбнулась и показала, где
лучше перейти железную дорогу.
— Метров двести отсюда под полотном труба для стока воды. Труба большая — даже подводы
проезжают.
Это нас устраивало, и мы двинулись в указанном направлении.
Идти первому пришлось мне. Короткий овчинный полушубок, брюки неопределенного цвета и
материала, порванные ботинки с подвязанными бечевкой галошами. Кепка старая с отвислым козырьком.
Это та форма, в которой вести разведку сподручнее всего. А политруку показываться днем у железной
дороги опасно.
И
полпути, оглянулся. Политрук тоже вышел из леса. Странная тишина. Все идет пока хорошо.
Но не успел я об этом подумать, как раздалась беспорядочная стрельба и с десяток немцев
вынырнули из леса на поляну.
Резко повернулся к лесу. Свист пуль смешался со свистом ветра — так, мне казалось, быстро я
бежал. Вслед неслось:
— Русь комиссар!
— Коммунист!
— Хальт, хальт!
Николай Николаевич бежал впереди меня. Ему до леса было всего пять — десять шагов, и он
быстро скрылся за деревьями, а меня схватили за руки сразу двое здоровенных солдат и бросили на
землю.
Я не чувствовал боли от ударов прикладами и коваными сапогами, как сквозь сон слышал брань
фашистов. Наконец солдатам надоело издеваться, они подняли меня на ноги. Двое повели в сторону
станции, остальные побежали искать политрука. Но, как узнал я потом, им не удалось пленить комиссара.
Прошли метров пятьсот, впереди показался шлагбаум, а за ним станция. Станция Балабаново.
Конвоир привел меня к сараю, который охранял пожилой обросший солдат.
В сарае сидели и стояли человек двенадцать русских. Большинство — красноармейцы. Две
женщины. Одна из них с ребенком тихо сидела на соломе. Глаза печальные, заплаканные, одежда
порвана. Ребенок спал на руках, не сознавая всего ужаса происходящего.
Красноармейцы молчали. Усталые, измученные лица, ободранная одежда говорили о многом. Они
пытались попасть к своим, но не смогли.
Один из них спросил:
— Кто ты?
— Да тут, из деревни Бавыкино. — Сказать им, что летчик, было бы неосторожно.
— Вы давно здесь? — в свою очередь спросил я. — С утра все.
— А что будет дальше?
— Наберут человек шестьдесят и погонят на запад. Я уж убегал однажды, да вот... — парень
горестно махнул рукой.
Стены сарая просвечивались. Плетень, а не стены. Немец сидел у входа не шевелясь.
«А что, если...»
От дерзкой мысли заколотилось сердце. Стараюсь успокоиться. «Не спеши! Подумай! Рядом
шоссе. До него метров триста. От шоссе до леса метров пятьдесят. А что, если попробовать?..»
Я стал наблюдать за часовым.
Вот к нему подошел немец. Оба вошли в сарай, дали поесть: хлеб, вода, картошка. Потом немцы
вышли, о чем-то разговорились. Второй ушел. Обросший опять сел у двери, вытащил губную гармошку и
запиликал какую-то мелодию.
«Пора!»