Серебряные крылья
Шрифт:
Шли вчетвером вдоль Нары, сопровождаемые разведчиками. Молчали, каждый думал о своем, и
настроение у всех было самое хорошее.
Лес подошел к самой реке. Разведчик свистнул, и с другой стороны солдат на коне въехал в воду.
На привязи был еще конь. Быстро переправились на левый берег.
Трудно описать состояние, которое охватывает тебя при переходе линии фронта. Вот земля и лес
по правому берегу — они заняты врагом. Тишина скрывает опасность на каждом шагу,
где ее не ждешь. Оттого правый берег кажется чужим.
А вот левый. И сосны раскачиваются, будто приветствуют, и тишина какая-то особенная,
приветливая, и земля совсем другая, родная.
Сегодня 7 ноября — наш двойной праздник. Двадцать четвертая годовщина Октябрьской
революции и возвращение к своим.
Боевые будни
Недалеко от Нары деревушка. В одном из домов штаб. Вызвали к подполковнику. Мы кратко
доложили, откуда и куда идем и о том, что видели в тылу врага.
Поблагодарив за ценные сведения, подполковник предложил нам отдохнуть. Мы отказались.
Слишком были взволнованы, и быстрее хотелось попасть в свою часть.
В штабе нам рассказали, что накануне выступил по радио Сталин — подвел итоги
четырехмесячных боев, вскрыл причины неудач армии, наметил пути разгрома немцев. Сталин выступал
на торжественном собрании в Москве. А на Красной площади состоялся военный парад. В это поверить
было трудно.
На душе было и радостно и тревожно: как будут развиваться события дальше?
Утром я отправился в штаб батальона. Иду по песчаной дорожке. Навстречу небольшого роста,
широкоплечий политрук. Что-то знакомое и в его гимнастерке, и фигуре, и ремнях. Вглядываюсь. Он,
Николай Николаевич.
Мы в объятиях друг друга.
— Жив, молодец, — шепчет он.
Политрук перешел фронт севернее Наро-Фоминска. Не стал переходить железную дорогу, а пошел
вдоль нее тем же курсом, что и я, только левее.
Когда я ему сообщил, что хочу сегодня же отправиться в свой полк, он одобрил мои намерения.
— Правильно, иди к комбату, может, и я чем помогу. Комбат выслушал мою просьбу молча. Лицо
его нахмурилось.
— И не знаю, что делать с вами, сержант. Никаких документов у вас нет...
Я продолжал настаивать:
— Товарищ подполковник, очень прошу. Свяжитесь с аэродромом, за мной приедут.
— Нет у нас связи с ним.
Вошел седой батальонный комиссар. Что-то весело шепнул командиру. Но тот и на сей раз не
улыбнулся. «Не везет. Не отпустят», — сверлила мысль.
Комбат обратился к комиссару:
— Вот летчик, сержант, просится в часть, здесь она, под Москвой. Но документов никаких нет.
Дело его положительное. Как думаешь, комиссар?
Пришлось
Подполковник повеселел. Переглянулись.
— Ну ладно, отпустим. И документы дадим. Завтра поедешь.
...Стремительно несется поезд к Москве. Проносятся станции, чистенькие, аккуратные,
напоминающие довоенный московский пригород. Нет, не верится, что враг подошел к столице. Только
заметная пустота в вагонах и на платформах да военная одежда немногочисленных пассажиров говорят о
войне.
От плохого настроения не остается -и следа. Так уж устроен человек. Молодость берет свое. Ведь
впереди Москва... В Москве мать, товарищи. Будут спрашивать: «Как там на фронте?» А вдруг ни матери,
ни друзей в Москве нет? Что, если они эвакуированы или воюют? А может быть...
Электричка замедляет бег, останавливается. Огромная стеклянная крыша Киевского вокзала
укрывает несколько составов одновременно. Укрывает, правда, символически: почти все стекла на крыше
и боковых стенах выбиты. Это результаты налетов фашистской авиации. Но остальное все цело.
На перроне патруль. Тщательно проверяют документы при выходе из вокзала. У меня
предписание, и я спокойно иду дальше.
В окна трамвая хорошо видна Москва сорок первого года, Москва военных лет. Столица готовится
к обороне, готовится драться не на жизнь, а на смерть.
Наиболее заметные и важные здания выкрашены серо-желтой краской, чтобы немцы с воздуха не
могли обнаружить. По улицам нет-нет да и пройдут ополченцы: с противогазами, винтовками, в
гражданских пальто и полушубках.
Противотанковые ежи, железобетонные надолбы, колючая проволока. Некоторые переулки
перегорожены мешками с песком. Точь-в-точь баррикады девятьсот пятого года. Такими я их когда-то
представлял.
На площадях, бульварах — зенитки, свободные места площадей используются как стрелковые
плацы. На. них маршируют бойцы. Это роты, батальоны истребительных полков.
Следов бомбежек совершенно незаметно. Все здания целы. Не допускают фашистов до Москвы.
Молодцы пэвэошники.
Иду знакомой улицей. Угол громадины из красного кирпича виден издалека. Стучу в родную
дверь. Слышно, как бьется сердце. Неужели никого нет? Вышел во двор, заглянул в окно. Никого.
Но вот с крыльца, выходящего во двор, выбежала мать. Раздетая, возбужденная. Ей кто-то уже
сказал: сын приехал, постучался и ушел.
Матери не нужно объяснять, что ты ни в чем не виноват, что случившееся — это результат боевой