Серебряный меридиан
Шрифт:
мостью. Автор был великолепен в, казалось бы, искренней сер-
дечной любви к родной земле и людям, населявшим «Сей мир
особый, дивный сей алмаз в серебряной оправе океана»*, но
желчная ненависть, с которой он клеймил «староверцев», застав-
ляла усомниться в его человеколюбии. «Какое лицемерие!» —
думал Уильям. Он оставил пометки на полях «Хроник», где раз-
мышлял о лицемерии и лицедействе, намереваясь вернуться
к ним позже. Не пришлось.
16
тон-Тауэре весной, был арестован. 31 июля его пытали в Тауэре.
Сэр Хогтон получил весть об этом в начале августа. Он понял —
это конец его собственного дома. Третьего августа 1581 года он
написал завещание, в котором среди многочисленных распоря-
жений оставлял Уильяму 40 шиллингов годовых. Тогда же он по-
советовал ему не задерживаться в его доме. Пятого августа
Тайный совет постановил найти «определенные книги и бумаги, которые, по признанию Эдмунда Кэмпиона, оставлены им в доме
Ричарда Хогтона в Ланкашире». Ричард Хогтон, отец Александра, был арестован. Еще через месяц, двенадцатого сентября, Алек-
сандр Хогтон погиб при странных обстоятельствах.
Уильяма ждало свое испытание. Оно пришло не с наветами или
клеветой. Это было короткое письмо от Виолы: «Мой добрый Уилл, если Господь не позволил мне умереть, то для того только, чтобы ты вер-
нулся и простил меня.
Ибо ты единственный, кто еще может меня простить. Ибо из всех
людей, если ты не простишь, то никто не простит. Других причин оста-
ваться в живых у меня нет. В.».
* Шекспир У. Ричард II (пер. М. Донского).
178
ЧАСТЬ II. ГЛАВА V
Внутри у него все оборвалось. Пристегнув к седлу дорожную
сумку, он покинул Хогтон-Тауэр.
Родной дом встретил его объятиями матери, ворчанием отца, который, едва сын вошел, заговорил о каком-то «грязном деле», в котором они теперь замешаны, и сбивчивыми расспросами
братьев и сестер. Когда шум первых минут встречи улегся, Уилл
снял куртку и посмотрел на Мэри.
— Где Виола?
— Наверху.
— Опять? Опять все не слава Богу!
— Ох, сынок, иди к ней. Сам все узнаешь.
— Что?
— Иди. Не тяни.
— Господи!
Он бросился наверх.
Виола сидела на полу, на коленях, у табурета, на котором лежали
восьмушки бумаги, и что-то писала. Вернее, она замерла, раздумы-
вая, глядя немигающими глазами вверх, перо застыло в руке.
— Виола! Ви!
Она очнулась, поднялась и сцепилась с ним в таких крепких объ-
ятьях, что, казалось, ее пальцы продавят его кожу.
— Уилл! Ты приехал! Ты вернулся! Вернулся!
— Что с тобой стряслось? Что случилось?
Она смотрела на него глазами подранка.
— Уилл. Меня больше нет. Осталась грязь. Мерзость.
Она страшно похудела. Он усадил ее на кровать и сам сел
рядом.
— Ты заболела?
— Да.
— У тебя был лекарь?
Она закрыла лицо руками и склонилась к нему на колени.
— Нет. Никакой лекарь мне не поможет. Мне больше нет места
на свете. Мне нет на свете мест.
Он поднял ее за плечи и обнял, положив ее голову себе на
плечо. Покачиваясь и прижавшись губами к ее уху, полушепо-
том он стал напевать колыбельную, которую когда-то Мэри
пела им обоим. Он почувствовал, как потекли ее слезы. Потом
он чуть отстранил ее голову, посмотрел в глаза и прижался лбом
179
СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН
к ее лбу, как в детстве. Это больше, чем объятия утешало их
обоих. Он улыбнулся ее глазам.
— Расскажи мне, что случилось.
— После твоего отъезда мистрис Мэри стала запираться в своей
комнате и разговаривать сама с собой. Джон скандалил. Чем
дальше, тем хуже. Просто невыносимо.
— Это для меня не новость. Лучше скажи, что все же произошло?
— В сентябре я вышла замуж.
— Как это? За кого? Почему ты мне не написала?
— Было нельзя.
— Но почему?
— Я сбежала с ним.
— Боже мой!
— Я не хотела, чтобы ты узнал раньше, чем я уеду. Я только хо-
тела, чтобы все изменилось.
Он снова крепко обнял ее и молчал, зажмурившись. Виола про-
должала говорить. Она рассказала ему, как начала болеть после
его отъезда, как в дом позвали лекаря, и ей почудилось, что он
может исцелить не только ее хворь, но и освободить ото всех
печалей, мучивших ее. В доме, полном людей, она осталась одна.
Ненужная, лишняя, ни к чему не пригодная.
Виола ничего не сказала о том, что первой в череде молча пере-
живаемых бед стало прощание с Ричардом, боль от которого уде-
сятерила затем разлука с Уиллом. Ее существование превратилось
в удел изгоя. Орудия этих пыток невидимы, но боль от них мед-
ленно лишает жизни. Уилл узнавал и не узнавал ее теперь. А она
была всегда такой веселой, живой, дерзкой, сильной — красивой.
Она и сейчас была красивой. Но словно свет в ней погас. Чтобы