Серебряный остров
Шрифт:
Сухие березовые поленья горели жарко, без треска, почти без пламени. Лишь изредка резвый ветерок, прокравшись в укрытие между торосами, вздувал ленивые красноватые язычки, и тогда слабый отсвет костра на мгновение вырывал из тьмы горой загруженные сани и силуэт лошади. Странно все это выглядело посреди Байкала за десятки километров от берега: и костер, и пристроившиеся вокруг люди, и особенно лошадь, как ни в чем не бывало жующая сено. Словно где-нибудь на полюсе. Уж на что бывалым охотником считал себя Санька, а здесь никак не мог уснуть от обилия впечатлений. Ночевать посреди Байкала ему еще не приходилось. И охотиться на нерпу тоже не приходилось.
Отец
— Байкал — не тайга. Подо льдом — пропасть. А лед по весне слабый, полынья на полынье. Сверху не видно, ледком затянуло, снежком запорошило, а ступишь — и поминай как звали. Нужна шкура — будет вам шкура, а судьбу пылать ни к чему.
— Не в шкуре же дело! — не унимался Санька. — Мы должны все экспонаты своими руками добыть.
— Своими руками будете чучело набивать.
— Правильно, папа, — вмешался Гринька, во все уши слушавший разговор. — Возьми меня, я легонький, не провалюсь.
— Час от часу не легче! И откуда вы свалились на мою голову, такие бравые охотники? Ты, Гринька, покормил соболюшку?
— Да она сама сгущенку сперла, всю морду измазала.
— Ты ей мяса дай. От сгущенки зверь ноги не потянет.
Когда Гринька ушел, отец сказал:
— Тебя еще взял бы. Случись что, сам ответчик, винить некого. Да и парень ты рассудительный. А вот Цырен… Больно горяч! Прежде шаг ступит, после подумает.
— Кто же тогда фотографировать будет? — в отчаянье привел последний довод Санька. — Рудик простыл, кашляет.
— Ладно, — согласился отец. — Посоветуюсь с Константином Булуновичем. А пока ничего не обещаю…
Идея добыть нерпу родилась, когда музей был уже почти готов. До этого долго спорили, как лучше разместить экспонаты в кабинете истории, где Павел Егорович разрешил оборудовать музей. Все получалось вроде бы хорошо: в одном углу экспозиция, посвященная древним людям на Байкале, в другом — борьба за Советскую власть и история колхоза, в третьем — наши дни. Четвертый же угол был занят шкафом с наглядными пособиями. Три воскресенья работали ребята в столярке, потом по вечерам собирали, сколачивали и красили витрины. И когда все уже было готово, когда взялись размещать экспонату, выяснилось: некуда девать белку, глухаря и огромные рога марала, подаренные директором леспромхоза. Тут-то и возникла мысль выделить самостоятельный отдел природы. Но Фаина Дмитриевна запротестовала, ни за что не хотела убирать свой шкаф. Кое-как выкроили для него место в коридоре.
Однако отдел природы получился жидковатым— явно не хватало экспонатов. И прежде всего, конечно, чучела нерпы. Как-никак нерпа — главная загадка Байкала. Конечно, и медвежонок пригодился бы и лисица, и соболь, но эти потерпят до следующей зимы, теперь уж поздно, зверь в линьку пошел, а нерпу добыть — самое время весной. И начал Санька исподволь подготавливать отца. Почти месяц подготавливал…
Как ни тепло казалось среди торосов, холод проникая под ватник, приходилось поворачиваться то лицом, то спиной к огню.
— Чего не спишь? — спросил отец, подкладывая в костер пару поленьев. — Замерз, что ли?
— Я сплю, — ответил Санька. — Почти уже сплю.
Багровые отсветы блеснули на отполированных ветром боках причудливо вздыбленных льдин. Лошадь обернулась на человеческий голос — и снова принялась за свое извечное дело. Поленья почернели, взялись огнем, нагорели, подернулись пеплом, а Санька так и не мог уснуть. И о чем бы ни думал, мысли в конце концов возвращались к Валюхе: что же
А происходило действительно нечто странное. С того дня, когда они дежурили по кухне, Валюха ни с Санькой, ни с Цыреном не разговаривала. Не отвечала на вопросы — и только. Время шло, и Санька все больше убеждался, что дело, наверное, не в Цырене. Да и Цырен вел себя так, будто он тут ни при чем. А может, и верно ни при чем? Во всяком случае, теперь, помирившись с Цыреном, Санька чувствовал себя куда спокойнее: все-таки в чем-то и он был виноват. А уж перед Валюхой не виноват нисколько. Сама что-то мудрит.
Когда он примчался в метель за Цыреном, все сладилось так буднично и просто, будто они и не ссорились никогда, будто заранее договорились, что он примчится. В первые же дни после примирения Санька рассказал ему о поездке в Слюдянку, о разговоре со стариком-бухгалтером, и Цырен искренне заинтересовался Серебряным островом. Постепенно втянулся в музейные дела, помогал мастерить витрины, а теперь и нерпу фотографировать вызвался. Конечно, дружба их восстановилась еще не полностью, какая-то трещинка осталась. О Валюхе, например, не было сказано ни слова…
«Сколько можно! — одернул себя Санька и перевернулся на другой бок. — И без того уж на сто рядов передумано. Давай-ка лучше о чем-нибудь приятном. О нерповке…»
Да, вот когда, им с Цыреном повезло. Подфартило, как говорит Кешка. Не только предстоящая охота — даже сборы оказались делом увлекательным. Сколько всякого снаряжения понадобилось для нерповки! Целый воз нагрузили, думали, лошадь с места не сдвинет. Перво-наперво дрова, добрых три вязанки тяжеленных березовых поленьев, а к ним растопку. Потом три огромных, до земли, тулупа — спать-то прямо на льду. Да еды на два дня. Да ружья и бинокль. Да багор, без которого на нерпу лучше не ходи. Да специально приспособленные санки. Да белые маскировочные халаты на каждого. Да волосяные наколенники и налокотники. Понятно, на себе все это добро не увезешь, нужна лошадь. А коли лошадь, то и сено ей требуется, и овес, и попона.
Весь день шли вдоль берега на север, добираясь до того неближнего места, где зимует нерпа. Идти по льду — совсем не то, что по земле. Чувствуешь себя чуть ли не канатоходцем. У Саньки уже ноги начали подламываться от усталости, когда впереди показались черные точки крошечных островков и отец сказал:
— Вот оно, нерпичье лежбище. Земля аргалов. Теперь бы торосы найти, от ветра спрятаться.
Пока готовили ужин, отец рассказал кое-что про нерпу. Нерпа — морской зверь, детенышей молоком выкармливает, без воды жить не может, но и под водой больше двадцати минут не продержится, потому что дышит, как все звери, воздухом. Питается она рыбой, в основном бычком и голомянкой, но и омульком не побрезгует, если зазевается омулек. Зазеваться может, конечно, только больной, так что нерпа для омуля вроде как санитар. Лишь на суше кажется она неуклюжей, точно мешок с ластами по бокам, а под водой быстрая, стремительная. Летом нерпы прячутся в береговых расщелинах, а зимой протаивают лунки во льду, «пропарины», и через них спускаются в воду. В таких же «пропаринах», занесенных сверху снежком, выращивают детенышей. Детеныш у нерпы беленький или чуть желтоватый, и зовут его куматкан — малыш. А как подрастет, сбросит пух — чернышом станет. Живут они небольшими стадами, каждое стадо возглавляет аргал, опытный и осторожный отец семейства. Иногда такой аргал полтора центнера тянет, как добрый бычок, хотя мяса в нем едва половина, остальное жировая шуба.