Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят
Шрифт:
Тот же опустился на колени возле кровати. Деньги лежали в коробке из-под сигар, зажатые между мамой и стеной. Запах духов Уилли-Мэй, «Чарли», смешивался с запахом ирисок, таявших во рту Роли. От Джеймса пахло чистой хлопковой рубашкой, кремом после бритья и ментоловыми сигаретами. А еще в комнате витал запах маминого пота. Точно так же пахли деньги в коробке от сигар.
– Гвен, – начал он, – послушай. Я кое-что придумал.
Мама ничего не ответила и отвернулась к стене, сжавшись вокруг коробки с деньгами.
– Гвен, – продолжал Джеймс, – я пытаюсь поступить правильно. П-п-повернись и посмотри на меня.
Она не повернулась, желая услышать то, что он собирался
– Роли, – позвал Джеймс, – подойди.
Тот придвинулся к кровати, сложился, худой и длинный, и встал на колени рядом с другом.
Запах ирисок заставил маму повернуться. Она представила обоих мальчишками, шкодливыми, неразлучными и иногда напуганными. Гвен тогда этого не знала, но моя бабушка, мисс Банни, относилась к мальчикам, словно они единое целое: и лупила, и хвалила сразу обоих, независимо от того, который напортачил или отличился.
– Уилли-Мэй, – позвала мама. Ей хотелось поддержки. Связь между мужчинами была словно живое существо, словно пятый человек в этой маленькой комнате.
– Я пойду вниз, – сказала Уилли-Мэй. – Буду следить, чтобы не пришла хозяйка. Думаю, вы не хотите, чтобы она вас застукала.
– Это неважно, – возразила Гвен. – Не уходи.
Но та все равно ушла.
После этого маме показалось, что в комнате полно мужчин.
– Можешь сесть? – спросил Джеймс.
Мама оперлась о подушки и выжидательно посмотрела на них.
– Рад с вами познакомиться, – сказал Роли. – Я слышал о вас много хорошего.
Мама не знала, что на это ответить, поэтому просто кивнула.
Джеймс повторил:
– Мы кое-что придумали. М-м-мы… – он посмотрел на друга и ткнул его в бок.
Роли продолжил фразу:
– Мы продали «Линкольн» и выручили за него хорошую сумму. Вот чек на ваше имя. Он с моего счета, но это деньги от Джеймса. Пришлось так сделать из-за отчетности, понимаете. Мы о вас позаботимся.
О ней позаботятся! На мгновение мама представила себя кем-то вроде своей бывшей свекрови, чьей единственной задачей было красиво выглядеть и грамотно говорить. Когда о тебе заботятся, значит, у тебя никогда не будет недостатка в любви и деньгах. Будто Джеймс и Роли предлагали шанс стать не Гвендолен Ярборо, а совершенно другим человеком.
Мама посмотрела на Джеймса, тот кивнул.
– М-м-мы хотим поступить по совести.
Роли протянул чек. Бумага была простая, зеленоватая, цвета морской пены – такой бланк выдают бесплатно, когда открываешь счет. Ее имя было аккуратно напечатано в верхней строчке, внизу стояла угловатая, но не вычурная подпись Роли. Строка «Назначение» оставалась пустой.
Когда мама рассказывала эту историю, воспоминание было несвежим, как мясо, которое слишком долго держали в холодильнике. Она не могла вспомнить волнения, которое наверняка почувствовала из-за того, что так быстро получила ответ на свои молитвы и что воля Божья исполнилась не таинственным образом, а самым простым и прямым. Эту историю мама рассказала мне в 1986 году и добавила: «Будь осторожнее в своих желаниях». Сейчас вспоминается и табачный запах папиного дыхания, и резкий вкус его поцелуя. Помнит, что колени Роли хрустнули, когда тот поднимался. Она знала, как впоследствии сложилась ее судьба, и хотела уверить меня, что уже тогда предчувствие было дурное. Но я понимала – это ложь. Я завидовала, что в ее жизни был такой момент. Какая девушка не мечтает о спасении и не хочет широких жестов?
В роддоме подпись на свидетельстве о рождении поставил Роли, чтобы спасти меня от позора и по документам я не была безотцовщиной. Через четыре месяца после этого мама, папа, Роли и Уилли-Мэй поехали в Бирмингем (штат Алабама) и явились в окружной
5
Сны о сердце
К пятнадцати с половиной я стала видеть навязчивые сны о моем сердце. Оно снилось мне несколько раз в неделю. Иногда было в форме груши, покрытое синяками и скользкое в чаше грудной клетки. В другом сне было анатомически правдоподобным и мерно пульсировало. Только клапаны закрывались неплотно, и с каждым ударом густая кровь вытекала наружу. То были кошмары, но другие сны о сердце были яркие, как лето. В одном из них оно было бархатно-красным тортом, который мама подавала на красивейших отполированных серебряных тарелках. Другой был ни веселый, ни грустный: сердце было бокалом для вина, который я обернула салфеткой и раздавила каблуком быстро и милосердно.
Я встречалась с Маркусом МакКриди, который стал тайным центром моего мира. Ему исполнилось восемнадцать, и по-хорошему то, что мы делали, было противозаконно. Я посмотрела в словаре слово «растление», но ничего полезного не нашла. Он меня звал «малолетка», и губы его были сладкие от ликерного виски и имбирного эля. «И кто вообще установил возраст согласия?» – спрашивала я, понимая, что ответ узнать невозможно, да и бесполезно. Если я чему и научилась у родителей, так это тому, что законодатели ничего не понимают в отношениях между мужчинами и женщинами.
Мне казалось, что в Маркусе нельзя было что-то не любить: красивый, иногда немножко задиристый, но я знала, что это лишь напоказ, позерство. Бандитская походка, высокомерно поднятый подбородок – все это должно было спрятать его неловкость из-за того, что он на год старше одноклассников. Маркус пошел в школу на год позже остальных, потому что в детстве переболел коклюшем, к тому же его день рождения приходился на начало школьного года. Поэтому он был немного старше, но ничуть не глупее. Просто родился в неудачное время, а такое может случиться с кем угодно.
Семья МакКриди была хорошая. Его мама вела музыку у начальных классов, папа был бухгалтером и занимался налогообложением. Маркус-старший проверял бухгалтерию моего отца. Я узнала это совершенно случайно, и вся затрепетала от близости к настоящей жизни Джеймса. Когда родители Маркуса устроили церемонию, на которой повторно принесли друг другу брачные клятвы в Центре искусств «Калланвольде», отец был у них водителем и сделал скидку. Маркус-старший зовет его Джимом.
Мы все делали тайком. Когда я проходила мимо него по школьному коридору, он отводил взгляд. Через месяц я научилась первой смотреть в сторону. Ему не хотелось меня обидеть, просто за год до этого, учась в частной Вудвордской академии, он крупно вляпался, так что ему нельзя было встречаться с девчонками младше себя. Я легко вжилась в роль непризнанной подружки. Когда ты и так ведешь тайную жизнь, спрятать внутри тайны еще одну не составляет труда. Я даже изменила внешность, чтобы усилить эффект вдвойне двойной жизни: начала укладывать волосы в два пучка над ушами на манер принцессы Леи и перестала пользоваться подводкой для глаз. Потом попросила маму купить черно-белые ботинки вроде тех, что носила Оливия Ньютон-Джон в фильме «Бриолин», но их сняли с производства. Пришлось обойтись своими мокасинами. Я надевала под них белые носки и восхищалась своими целомудренными голенями.