Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят
Шрифт:
– Мне двадцать лет. Я вам представилась? Меня зовут Гвендолен, для друзей просто Гвен. Даже и не знаю, что еще сказать. Я росла без матери и не участвовала в марше доктора Кинга на Вашингтон. Собиралась сходить к колледжу Спелмана попрощаться с его телом, но очередь была ужасно длинная, и пришлось пойти на работу. Живу в общежитии, потому что денег у меня немного.
Джеймс вел машину молча, мама тоже больше ничего не говорила. Ей хотелось выйти из лимузина. Вот чем хорош разговор со священником: ты сказал все, что хотел, и можешь уходить. Но мама оказалась запертой в этом «Кадиллаке», ее начинало подташнивать от запаха собственных духов.
– Думаю, мне пора идти.
Не оборачиваясь, Джеймс напомнил:
– Н-но мы еще не выпили кофе.
– Мне нехорошо.
– Я женат, и это факт, – проговорил он. –
– Не считая жены, – вставила мама и тут же пожалела о нотке сарказма, прозвучавшей в голосе. – Но это не мое дело. Извините.
– Д-д-даже жену не приглашал, – признался он с такой печалью, что казалось, ее можно было потрогать. – Это длинная история.
– Вся моя жизнь – это длинная история, – произнесла мама.
– Моя тоже, – поддержал отец.
И оба хихикнули, ведь разговор повторился. Она представила беседу в виде круга, детского мячика, даже целого мира.
Так все и началось. С чашки кофе и пересказа их длинных историй. Любовь может нарастать постепенно. Как и сложности. Иногда с чашки кофе начинается день, а иногда – новая жизнь. Так познакомились два человека, которым еще до рождения, до того, как они приняли решения, усложнившие их жизнь, было предначертано полюбить друг друга. Любовь прикатилась к маме, словно она стояла у подножия крутого холма. Она была не способна изменить ход событий и могла только отдать свое сердце.
3
Заметки о раннем развитии
Хотя папа был низковат и носил очки толщиной с кусок пшеничного хлеба, в нем присутствовала какая-то порядочность, которая заставляла людей его уважать. Даже после всего, что случилось, он сумел сберечь ее. Самоуважение по большей части основывалось на том, что о нем, как о местном предпринимателе, один раз написали в газете «Атланта Джорнел» и дважды в газете «Дэйли Уолд». У компании «Седаны Уизерспуна» был небольшой автопарк. Всего три машины и двое водителей: сам Джеймс и его названый брат и лучший друг, Роли Аррингтон. Я, наверное, могу по пальцам пересчитать случаи, когда видела отца в обычной одежде, а не в форме водителя. Но в этом не было ничего постыдного. В конце концов, он сам себе начальник. Если, работая на белых людей, приходится носить парадный костюм темно-синего цвета и фуражку, – это маскарад. Ты ничем не лучше обезьяны, наряженной в красную жилетку с золотым позументом. Но если ты сам основал компанию и выбрал эту форму из каталога, точно подобрал размер, чтобы не пришлось ее подшивать или расставлять, – тогда это совсем другое дело.
И вовсе не совпадение, что в тот судьбоносный день в магазине «Дэвидсонс», когда они с мамой познакомились, отец тоже был одет в форму. Удивительно: он практически слился с ней. Одежда придавала ему уверенности, а когда Джеймс был уверен в себе, то меньше заикался. А когда меньше заикался, люди почти не замечали толстых очков на его лице. И он казался выше.
Джеймс был добродушным человеком, умел контролировать эмоции. «Главное в жизни, – сказал он мне однажды, – избегать взлетов и падений. Вершины и низины портят человека». Отец любил делать вид, будто его невозмутимость проистекала из некой склонности к философии, но я-то знала: на самом деле он выбрал такую манеру поведения, потому что из-за любых сильных эмоций начинал заикаться и психовать. Все, кто хоть раз видел, как Джеймса охватывает заикание, понимали, насколько сильно оно его мучит. Лицо и шея надувались, будто слова застряли где-то по пути наружу, болезненные и смертельно опасные, как серповидные клетки. И наконец, с нервным тиком, спазмом или рывком, фраза вылетала на свободу полностью.
Мои родители никогда по-настоящему не ссорились. В крайнем случае у них бывал, по выражению мамы, «серьезный разговор». Между ними редко возникали разногласия из-за склонности Джеймса искать компромисс, к тому же на споры просто не было времени. Отец ужинал у нас дома всего раз в неделю, а на ночь оставался раз или два в год. Когда мы принимали его у себя, усаживали за наш стол, то относились к нему как к гостю – каковым он, по сути, и являлся. За ужином пили колу, молились перед тем, как начать есть, будто в воскресенье, даже позволяли
Большинство детей, наверное, вспоминают ссоры родителей с ощущением, словно в желудке камень. В седьмом классе я прочитала роман «Это не конец света» о разводе. Книгу в коричневом пакете без рисунка молча дала мне учительница после того, как мама ей объяснила, что они с отцом не живут вместе, но не теряют надежды на примирение: эта идеальная ложь объясняла его непостоянное присутствие в нашей жизни. Книга была о девочке, которая разрывается из-за ссор родителей. Я поблагодарила учительницу за подарок, но мои чувства были полностью противоположны тому, что травмировало героиню книги Джуди Блум [7] . Если родители и ссорились, то только из-за меня. Во время коротких перепалок я была в центре внимания.
7
Джуди Блум – американская писательница, известна своими книгами для детей и подростков. Одна из первых авторов подростковой литературы, затрагивающих в своих романах табуированные темы: от мастурбации и менструации до подросткового секса, контрацепции (прим. ред.).
Мама никогда не отстаивала личные интересы. Их разговоры были всегда «насчет Даны Ленн». Отец, прежде чем отказаться выполнить мамины требования, всякий раз настойчиво твердил, что любит меня. Было время, когда этого почти хватало.
«Это вопрос справедливости, Джеймс», – говорила мама, и для меня это был знак, что обычная беседа превратилась в «серьезный разговор». Я видела, как шея отца немного надувалась – там он собирал ресурсы для обороны.
Я не особенно грациозная. Неуклюжей меня тоже нельзя назвать, но посторонний человек, увидев, как я двигаюсь, вряд ли подумает: «Эти бедра созданы для того, чтобы покачиваться в танце» или «С такими пальцами ног ты рождена для пируэтов». Я не пытаюсь принижать собственные достоинства. Как сказала бы мама: «Самоуничижение может только оттолкнуть». Она не стала добавлять, что люди в нашей ситуации не могут позволить себе выглядеть плохо. Поэтому, когда я говорю, что мне не суждено было стать танцовщицей, я просто констатирую очевидное. Но это не помешало ей заявить Джеймсу: «Я думаю, Дана с удовольствием ходила бы на уроки балета, как и вторая твоя дочь». Маме нравилось слово «удовольствие», и, признаюсь, мне тоже.
На деле вышло, что занятия в балетной студии приносили мне не слишком много удовольствия. Воображая себя балериной, я видела лавандовую пачку и розовые ленты, завязанные вокруг голеней. Вместо этого занималась в балетном трико цвета бинта, в душном зале на верхнем этаже Ассоциации молодых христианок, где пыталась вывернуть свои босые стопы под невозможными углами.
В мои десять лет мама стала обрабатывать Джеймса, что мне нужны дополнительные занятия по естественно-научным предметам. Я поддерживала, потому что мне нравилась биология, но в нашей школе ученики не проводили никаких экспериментов. В последний день учебного года учительница раздала нам флаеры с рекламой Субботней научной академии в Средней школе им. Кеннеди. Мама сказала, что после ужина в среду попросит отца внести за меня первый взнос в тридцать долларов. Я готовилась к этому моменту: пригладила волосы у линии роста, надела блузку с воротничком и короткими рукавами, которая, как мне казалось, придавала мне умный вид. Заложила за ухо карандаш.
В тот вечер мы, как всегда, ужинали на кухне. Мама пригласила Джеймса в наше «логово» посмотреть телевикторину «Тик-Так-Доу» и выпить капельку сливочного хереса. Она подала ему красивый бокал. Отец улыбнулся и поблагодарил ее.
– Джеймс, – сказала мама, – я думаю, Дане принесли бы пользу и удовольствие дополнительные занятия по биологии.
Он сделал маленький глоток хереса. Его кадык дернулся, проталкивая жидкость вниз.
– Наука очень важна для ребенка, – заметила мама, загородив экран телевизора. – В нашем городе есть несколько программ для одаренных детей. Разве ты не считаешь Дану одаренной?