Серенада на трубе
Шрифт:
— Да, я знала ее, но это неважно. Я прекрасно ее себе представляла, честное слово.
— А–а–а! У нас и честь есть, — сказал Шеф и снова улыбнулся, и остальные тоже улыбнулись.
— Ты настоящий Шеф, — сказала я, — смотри, как тебе подражают. Как будто вас размножили на ротаторе. Но вам идет. Ей–богу, идет.
— Берегись, Шеф, — сказал один из них, — она бьет на человечность, и, если так пойдет, она победит.
— Меня? — спросил Шеф и снова ухмыльнулся. — Дорогая Пинелла, я уже
— Куда?
— В лес. Это недалеко, здесь нам могут помешать.
— Я не пойду в лес. Мне совсем неохота гулять.
— Давай, Пинелла, давай, — сказал тип и взял меня под руку. — Скоро вечер, и становится холодно. Дует ветер, а мы не взяли с собой одеяла.
— Какое одеяло?
— Ведь не будем же мы просто прогуливаться под деревьями, Пинелла, ты что, ребенок? Сколько тебе лет?
— Пятнадцать!
— Пятнадцать? Потрясно! Нет, как это ты умудрилась дожить до таких лет, а? Ну, Пинелла, не ломайся.
Они потянули меня на аллею, а я сопротивлялась, но не могла справиться со всеми четырьмя вместе и кричать тоже не могла, мне было стыдно, я никогда не кричала, ни разу не пикнула, когда Командор бил меня, хотя он здорово хлестал меня ремнем по ногам и по рукам, по тем местам, где кожа потоньше. Ну а потом я перестала сопротивляться, и мы все впятером пошли по аллее в таком порядке: двое слева, двое справа и я посредине. Можно было подумать, что мы закадычные друзья. Потом я вдруг вырвалась и побежала, но они тут же меня схватили, и Шеф серьезно пригрозил мне:
— Без фокусов, Пинелла, ведь в конце концов мы можем рассердиться.
Я вспомнила зловещую тишину в комнате Эржи, и мне стало плохо.
— Не пойду я, оставьте меня в покое, что вам от меня надо? Я ничего плохого вам не сделала.
— Что–то ты разнюнилась, — сказал тип, — ведь вначале вела себя, как настоящая леди.
— Я вам ничего плохого не сделала.
— И мы тебе ничего не сделаем, вот увидишь. А потом проводим тебя домой, до самых ворот, мы ведь джентльмены — какого черта, parole d'honneu [57] .
57
Честное слово (франц.).
— У меня нет дома. И мне не нужны джентльмены. Вы просто мерзкие свиньи. И вообще это стыдно — заставлять человека делать что–то против его воли. Если хотите знать, я убежала из дому. Как раз потому и убежала. Как раз потому.
— О, — сказал Шеф, — ну тогда просто великолепно, у нас в распоряжении целая ночь. Дорогуша, почему ты не сказала сразу? Понимаешь, очень важно морально подготовиться. И не называй нас больше свиньями, потому что вот… И, сказав это, он прижег мне руку окурком.
Я не заплакала и даже не вздрогнула, я привыкла к боли, и Шеф был удивлен. Он был немного удивлен, и на этом, пожалуй, оказался в проигрыше, с этого момента я начала уже брать верх.
— Ладно. Пошли, господа джентльмены, если уж вы настаиваете! — сказала я и раздвинула локти, предлагая взять меня под руки. — Не тревожься, Шеф, если поплевать, то пройдет. Вот так. — И я лизнула ожог, который страшно саднил.
В этот момент в конце аллеи появился юноша, и я тут же поняла, что это Якоб — Эниус-Диоклециан.
И меня захлестнула такая радость, что тогда самая большая опасность была расплакаться. Но я удержалась и крикнула ему вслед, потому что он шел, опустив голову. Наверное, повторял в уме музыкальную фразу, а может, и разучивал ее, у него в карманах брюк всегда были нашиты клавиши.
— Хелло, Якоб, — крикнула я, — я тебе звонила сегодня утром. Сестра говорила?
Он поднял голову и, казалось, совсем не удивился, увидев меня под руку с оболтусами.
— Как поживаешь? — спросила я.
— Спасибо, хорошо, — сказал он. — А ты как поживаешь?
— Они хотят увести меня в лес, — сказала я. Нужно было сказать об этом, Якоб — Эниус-Диоклециан, казалось, был совершенно на другом конце света.
— Зачем вам в лес, — сказал он, — там будет холодно.
Оболтусы молчали. Не знаю, о чем они в эту минуту думали, во всяком случае, они крепко держали меня за руки, хотя Якоб — Эниус-Диоклециан был довольно сильный парень. При желании мы вдвоем могли бы разделаться со всеми четырьмя.
— Ты еще играешь на рояле? — спросила я. — Мне жутко нравится тебя слушать.
— Да, — сказал он, — разумеется. Играю.
— Никогда не слышала, чтобы кто–нибудь так играл, как ты. Как это ты делаешь?
— Просто–напросто упражняюсь. Но я вас не задерживаю, — сказал он, — я тороплюсь.
— Якоб, — попросила я, — подожди немного. Мне совсем не хочется идти в лес.
Он посмотрел на меня очень внимательно, потом на оболтусов и, хотя ситуация была совершенно ясна, сказал:
— До свидания. Если не хочется, то зачем ты идешь?
— Не я иду, посмотри получше, Якоб, ты все еще не понимаешь?
— Ничего не понимаю, — сказал он, — и я спешу. До свидания.
Мне стало вдруг так мерзко, что меня чуть не вырвало тут же, на месте.
— Якоб, — сказала я, — ты понимаешь, теперь уж я никогда не смогу тебя слушать. Вся твоя музыка — сплошная фальшь. А ведь раньше я бы, кажется, слушала тебя всю жизнь.
— Прости, но я очень тороплюсь. В половине шестого у меня урок.