Сергей Дурылин: Самостояние
Шрифт:
В эти же годы Дурылин много общается с бывшими «толстовцами» — юристом Николаем Григорьевичем Сутковым и его другом Петром Прокофьевичем Картушиным. К этому времени Сутковой и Картушин отошли от религиозно-нравственного учения Толстого и стали последователями Александра Добролюбова [138] , искателями Церкви невидимой. В Добролюбове они видели человека, «озарённого свыше» положить начало обновлению Вселенской церкви [139] . Дурылин со свойственной ему обстоятельностью вникнет в суть учения А. Добролюбова (а историю его «символизма» и «декаденства» он знал давно) и напишет о нём статью-исследование, которая ожидала публикации до 2014 года [140] . «Она из немногих моих вещей, которые я люблю», — сожалел позже Дурылин о подспудности этой работы. С добролюбовцами его роднили стремление к братской любви ко всему сущему, живое отношение к Христу, признание Духа Христова в русском народе и возможность молитвы в Церкви невидимой. Но он не мог принять их отрицания Церкви видимой, обрядовой.
138
Александр Михайлович Добролюбов (1876–1944/45) поэт-символист проделал
139
Письмо Н. Г. Суткового Дурылину 1911 г. // Архив Г. Е. Померанцевой. Машинописная копия.
140
Статья опубликована: Дурылин С. Н. Статьи и исследования 1900–1920 годов. СПб., 2014. — В примечаниях к статье Дурылин благодарит Ж. М. Брюсову, П. П. Перцова, Е. А. Нерсесову, познакомивших его с рукописными материалами, связанными с Добролюбовым. В приложениях этой книги опубликован газетный очерк Дурылина «Бегун» — о последователе А. Добролюбова Леониде Семёнове.
Дружба с Петей Картушиным — мягким, добрым и смелым человеком с застенчивой улыбкой — оборвалась трагически: он покончил с собой в 1916 году в действующей армии (он служил в санитарной команде), не вынеся ужасов войны. Дурылин с большой теплотой вспоминал его и сожалел, что недостаточно ценил его дружбу. «Нежнее души я не встречал. <…> И как знаменательно, что эта душа <…> столь высоко ценимая Толстым [141] — в конце концов возлюбила больше всего православное подвижничество, православную тишину и кротость и к ней меня посылала. <…> В нём была нежность духовная, которую грубо мяла и обдавала холодом жизнь. В его боязни денег была запоздалая Францискова любовь к „госпоже бедности“. Деньги вредны не сами по себе, не так, как о них умствовал Толстой, а как знаменье несвободы человеческой, как препятствие к веселию и младенчеству духа. Как он боялся, освобождаясь от денег, переложить на кого-нибудь тяжесть обладания ими. „Прости меня“, — говаривал он, прося кого-нибудь распорядиться его деньгами на то или иное дело. Он был прост, тих, ласков и молчалив. Мама его и Колю Суткового звала „братушками“ и, совсем не похожая на них, поняла глубокую правду и строгую красоту этих двух людей» [142] . «Я обеднел с его смертью», — пишет Дурылин в первой тетрадке рукописи «В своём углу», где Картушину посвящено несколько страничек.
141
Переписка Л. Н. Толстого и П. П. Картушина (1879–1916) опубликована: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Сер. третья: Письма. Т. 77. Письма 1907 г. М.: ГИХЛ, 1956.
142
Дурылин С. Н. Дневник «Олонецкие записки» // Наше наследие. 2011. № 100. С. 128–155.
Всё своё состояние Картушин отдал сначала на издание запрещённых работ Толстого, а в 1913-м на его деньги и по его желанию Дурылин опубликовал в «Мусагете» «Цветочки св. Франциска Ассизского»; «Житие брата Юнипера», ученика Франциска Ассизского (изд-во «Слово», 1914, переводчик А. П. Печковский); «Древний патерик» в переводе с греческого (изд-во «Слово», 1914), а также трактат Лао-Си (Лаоцзы) «Тао-те-кинг, или Писание о нравственности» («Дао дэ цзин») (изд-во «Мусагет», но без его марки, 1913). Перевод этого трактата с китайского, сделанный профессором университета в Киото японцем Д. Конисси, был выверен Л. Толстым по английским, французским и немецким изданиям. По просьбе Дурылина Д. Конисси, живший тогда в Москве, написал предисловие к этой книге. Примечания составил С. Дурылин, а обложку оформил В. А. Фаворский, в то время ещё малоизвестный художник. В. Г. Чертков был недоволен упоминанием Льва Толстого на титуле книги и тем, что в статье Дурылина, предваряющей примечания, «была некая полемика с Толстым» [143] . Издательство «Слово» объявило о следующем выпуске ещё четырёх книг; в подготовке двух из них участвовал Дурылин: «„Цветник“. Из древних писаний о св. Франциске (Из творений св. Франциска, „Цветочков“, „Зерцала Совершенства“, Житий Фомы из Челано). Переводы с латыни и староитальянского С. Дурылина и А. П. Печковского; и „Св. Серафим Саровский“. Житие, составленное Сергеем Дурылиным». Но, видимо, война помешала, и деньги Картушина перестали поступать.
143
Запись С. Н. Дурылина об истории издания книги на чистом листе нового переплёта.
Дурылин вспоминал, что весной 1912 года он удрал из Москвы, потому что в ожидании царского приезда в городе проходила чистка неблагонадёжного элемента, и на даче Печковского в Медведках под Крюковом написал вступление и примечания к трактату Лао-Си, а также статью «Кандалакшский вавилон».
НОВОСЁЛОВСКИЙ КРУЖОК
В 1910-е годы Дурылин регулярно посещает новосёловский Кружок ищущих христианского просвещения в духе православной Христовой церкви, членом которого он был наряду с С. Н. Булгаковым, В. Ф. Эрном, В. А. Кожевниковым, о. Павлом Флоренским, о. Иосифом Фуделем, П. Б. и С. П. Мансуровыми. Кружок не был многочисленным и объединял только православных богословов, церковных деятелей, философов, ученых для соборного богопознания, для духовного общения. Ф. Д. Самарин был председателем, а душой Кружка был Михаил Александрович Новосёлов — церковный просветитель, издатель популярной «Религиозно-философской библиотеки». В Кружке его почтительно называли Авва — Учитель. Заседания проходили чаще всего на квартире Новосёлова и носили закрытый характер, хотя гости допускались по рекомендации одного из членов Кружка. «Религиозно-философская библиотека» была заметным явлением в жизни интеллигенции Серебряного века. Её авторами были в основном члены Кружка. Дурылин был издан дважды: «Начальник тишины» и рассказ «Жалостник», сразу же получивший хвалебный отзыв Вячеслава Иванова. Политические вопросы в Кружке не обсуждались. Главной задачей было воцерковление русского общества, которое должно идти не путём реформ и агитации, а внутренним изменением человека
Н. А. Бердяев одно время посещал собрания в новосёловском Кружке и принимал участие в прениях. Он с большим уважением отзывался о Новосёлове: «По-своему М. Новосёлов был замечательный человек <…> очень верующий, безгранично преданный своей идее, очень активный, даже хлопотливый, очень участливый к людям, всегда готовый помочь, особенно духовно. Он всех хотел обращать. Он производил впечатление монаха в тайном постриге. <…> Православие М. Новосёлова было консервативное, с сильным монашески-аскетическим уклоном. <…> Он признавал лишь авторитет старцев, то есть людей духовных даров и духовного опыта, не связанных с иерархическим чином. Епископов он ни в грош не ставил и рассматривал их как чиновников синодального ведомства, склонившихся перед государством. Он был монархист, признавал религиозное значение самодержавной монархии, но был непримиримым противником всякой зависимости церкви от государства» [144] .
144
Бердяев Н. А. Самопознание. С. 217–219.
Бердяев пишет, что Религиозно-философское общество памяти Вл. Соловьёва было очень непопулярно в новосёловском Кружке, и сам Новосёлов не любил Вл. Соловьёва, «не прощал ему его гностических тенденций и католических симпатий» [145] . Тем не менее Дурылина — в то время секретаря и активного участника заседаний РФО — связывала с Новосёловым тесная дружба. Дурылин, безусловно, признавал наставнический авторитет Новосёлова, несомненно, испытал его влияние.
145
Там же. С. 218.
В ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ
Духовные искания С. Н. Дурылина неизменно ведут его к Церкви. Как бы ни был широк разброс его интересов и занятий, но путь его точно определён. И на этом пути вполне закономерно его появление в Оптиной пустыни. Впервые он побывал здесь в конце мая 1913 года на Пасху с мамой. На исповедь они пошли в келью к старцу Анатолию (Потапову), о котором раньше не слышали. Поразило лицо старца: «Всё сплошь оно улыбка, всё сплошь оно — привет, всё сплошь оно — облегчение каждому, кто смотрит на него». Сергей Николаевич увидел в этом лице: «ласкающую, переливающуюся на солнце радость вечного детства, весёлой и все сердца веселящей мудрости, — той мудрости, которая так легка и светла». «Я много раз, в разные годы и в разные времена видел это лицо — наедине, в келье, в алтаре, при народе, плещущем в эту келью своим горем и грехом, при монахах, открывающих ему свои помышления, в благодатные часы таинств и молитвы, в острейшие моменты тревоги за судьбу монастыря, — и никогда не видел его иным, чем в просвечивании „тайно светящего“ в нём света невечернего» [146] .
146
Дурылин С. Н. Дневник «Троицкие записки». 1918–1919. Не опубликован // МДМД. MA. Фонд С. Н. Дурылина. КП-2057/1. Черновая расшифровка и компьютерный набор Г. Н. Кузиной. Сверка с рукописью В. Ф. Тейдер.
Дурылин теперь будет бывать в Оптиной ежегодно (иногда по два-три раза в год) вплоть до 1921 года. Добираться до Оптиной пустыни, расположенной в живописном месте на правом берегу реки Жиздры, в те времена было непросто: из Москвы поездом с пересадкой, а потом ещё на извозчике. Но это никого не останавливало.
«В Оптиной пустыни природа удивительная: благословенно-тихая, понимающая, смиренная и святая. Только там мне стало ясно, почему влекло туда Достоевского, Л. Толстого, Вл. Соловьёва, почему там похоронен Киреевский, постригся Леонтьев. Молитва создала там место, откуда, кажется, короче и доходней молитва, — легче устам произносить слова, которые труднее всего нам произносить: слова смирения, простоты и беспомощности» [147] .
147
Буткевич Т. А. Воспоминания. С. 57–58.
Этими впечатлениями Дурылин делится с Таней Буткевич, которая на правах невесты А. А. Сидорова живёт в Николаевке — имении его тетки княжны В. Н. Кавкасидзе. В 1913 году Таня выйдет замуж за Алексея Алексеевича, и отныне письма к ней Дурылин будет адресовать Т. А. Сидоровой.
Своими мыслями, навеянными посещением Оптиной пустыни, Дурылин поделился и с Сергеем Николаевичем Булгаковым, который ответил ему письмом из Кореиза, где проводил лето: «Дорогой Сергей Николаевич! <…> Спасибо за оптинское письмо и оптинскую память. Мне не приходилось там бывать, но говорят люди понимающие (например, о. Павел Флоренский), что там земля (именно земля) благодатная. <…> Тот, у кого нет в душе „Оптиной“, кто извергнул её из себя или отвергнулся Церковью, кто не знает её как дома молитвы <…> у того нет будущего (религиозно) и нет настоящего…» [148]
148
Полный текст письма от 19 июня 1913 года опубликован в кн.: Рашковский Е. Б. Профессия — историограф. С. 52.
Оптина пустынь стала для Дурылина воплощением Церкви видимой, молитвы к Богу — явной и действенной. «Живую Церковь, Живое Тело, я учуял только тогда, когда капелька живой воды церкви капнула на меня с Оптиной пустыни» [149] .
Старец Анатолий стал духовником Сергея Николаевича. «Перед ним, в тишине и простоте, впервые начинаешь сам видеть себя — свою душу, и начинаешь видеть своё: вот то своё, в чём вязнет жизнь и глохнет душа, изнывает сердце, и чему простое и страшное имя: грех» [150] . Когда не удаётся поехать к старцу, Дурылин пишет ему письма и получает ответы. (Известно 12 писем старца с 1917 по 1920 год.)
149
Дурылин С. Н. Троицкие записки. С. 66. Запись 1919 г.
150
Дурылин С. Н. Начальник тишины // Русь прикровенная. С. 323.