Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников
Шрифт:
Вс. Рождественский: «Было в есенинском увлечении знаменитой танцовщицей и нечто от привычного ему тщеславия и стремления “удивлять неожиданностями”, а вместе с тем и большая доля искреннего чувства – человек большой искренности, Есенин никогда не мог бы лгать самому себе».
С. Городецкий: «По всем моим позднейшим впечатлениям это была глубокая взаимная любовь. Конечно, Есенин был влюблен столько же в Дункан, сколько в ее славу, но влюблен был не меньше, чем вообще мог влюбляться».
Б. Пастернак: «Есенин к жизни своей отнесся как к сказке. Он Иван-царевичем на сером волке перелетел океан и, как
М. Бабенчиков навестил Есенина в особняке Дункан на Пречистенке, 20: «Поднявшись по широкой мраморной лестнице и отворив массивную дверь, я очутился в просторном холодном вестибюле. Есенин вышел ко мне, кутаясь в какой-то пестрый халат. Меня поразило его болезненно-испитое лицо, припухшие веки глаз, хриплый голос, которым он спросил:
– Чудно? – И тут же прибавил: – Пойдем, я тебя еще не так удивлю.
Сказав это, Есенин ввел меня в комнату, огромную, как зал. Посередине ее стоял письменный стол, а на нем среди книг, рукописей и портретов Дункан высилась деревянная голова самого Есенина, работы Коненкова. Рядом со столом помещалась покрытая ковром тахта. Все это было в полном беспорядке, точно после какого-то разгрома.
Есенин, видя мое невольное замешательство, еще больше возликовал:
– Садись, видишь как живу – по-царски!»
Из воспоминаний Ю. Анненкова: «С Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем и Кусиковым я часто проводил оргийные ночи в особняке Дункан, ставшем штаб-квартирой имажинизма. Снабжение продовольствием и вином шло непосредственно из Кремля. Дункан пленилась Есениным, что совершенно естественно… <…> Роман был ураганный и столь же короткий, как и коммунистический идеализм Дункан.
Помню, как однажды, лежа на диване рядом с Дункан, Есенин, оторвавшись от ее губ, обернулся ко мне и крикнул:
– Осточертела мне эта московская Америка! Смыться бы куда!
И, диким голосом, Мариенгофу:
– Замени ты меня, Толька, Христа ради!
Ни заменить, ни смыться не удалось. Через несколько дней Есенин улетел с Дункан заграницу».
Л. Белозерская-Булгакова описала встречу с супругами в Берлине:
«Я сидела рядом с Дункан и любовалась ее руками. И вдруг, совершенно внезапно, она спросила меня по-французски:
– Sommes nous ridicules ensemble? (“Мы вместе смешная пара?”) Мне сразу показалось, что я ослышалась, до того вопрос в ее устах был невероятен. Я ответила: “О, нет, наоборот…” Так иногда совершенно чужого легче спросить о чем-то интимном, чем самого близкого, тем более, если думаешь, что никогда с ним больше не увидишься.
Недавно я прочла воспоминания Айседоры, выпущенные в Париже уже после ее смерти, и поняла, что это женщина абсолютной внутренней свободы и безудержной дерзости, способная на самые крайние движения души и поступки.
Я приведу позже стихи Есенина к ней, которые он читал в 1923 году у нас в пансионе на Байрейтерштрассе, когда приехал с Кусиковым и балалайкой. Там есть слова “до печенок меня замучила”, и я верю в это.
Биограф Есенина Илья Шнейдер (автор хорошей искренней книги “Встречи с Есениным”) прожил под одной крышей с Дункан и Есениным три года и называет их роман “горьким романом”.
Еще бы не горький! Они же оба мазаны одним мирром, похожи друг на друга, скроены на один образец, оба талантливы сверх меры, оба эмоциональны, безудержны, бесшабашны. Оба друг для друга обладают притягательной и в такой же мере отталкивающей силой. И роман их не только горький, но и счастливо-несчастный или несчастливо-счастливый, как хотите. И другим быть не может».
Эмигрантка Н. Радван-Рыжинская оставила любопытные воспоминания о встрече с Дункан и Есениным в Германии: «…и вот задается мне вопрос, могу ли я уделить им часа 2–3 для совместной прогулки. Я соглашаюсь. Являюсь в назначенный день. У дверей гостиницы стоит нанятый автомобиль, и мы едем совершать прогулку, и тут выясняется, что живя уже около двух лет вместе, они еще никогда не разговаривали друг с другом за неимением общего языка. Я была переводчицей. Они забрасывали друг друга вопросами, рассказывали отдельные факты про себя. Через несколько часов вернулись с прогулки, и опять был назначен день встречи. Это длилось недели две, и при последней встрече они поссорились и заставляли меня переводить, крича мне с каждой стороны в ухо, что я должна сказать. По мере возможности я старалась все смягчать, но тут раздавались возгласы: “Нет, вы переводите точно!”».
И с этой женой Есенин не смог прожить долго. Путешествие по Европе и Америке, гастроли Дункан и, одновременно, их свадебное путешествие, на какое-то время объединило их вместе. Но вернулись они в Россию уже практически порознь.
Журналист Л. Повицкий приводит довольно циничные высказывания Есенина о Дункан и их отношениях: «Я вернулся в Москву к моменту приезда Есенина и Дункан из-за границы и отправился к нему на свидание в отведенный Дункан особняк на Пречистенке. Я его застал среди вороха дорожных принадлежностей, чемоданов, шелкового белья и одежды. Мы обнялись, и он крикнул Дункан. Она вышла из соседней комнаты в каком-то широчайшем пестром пеньюаре. Он меня представил ей:
– Это мой друг Повицкий. Его брат делает Bier! Он директор самого большого в России пивоваренного завода.
Я с трудом удержался от смеха: вот так рекомендация. Позднее я понял смысл этих слов. Для Дункан человек, причастный к производству алкоголя, представлял, по мнению Есенина, огромный интерес. И он, по-видимому, не ошибался. Она весело потрясла мне руку и сказала:
– Bier очень хорошо! Очень хорошо!..
Вид этой высокой, полной, перезрелой, с красным грубоватым лицом женщины, вид бывшего барского особняка – все вызывало у меня глухое раздражение. Как это все непохоже на обычную есенинскую простоту и скромность…
Когда она ушла, я зло проговорил:
– Недурно ты устроился, Сергей Александрович…
Он изменился в лице. Глаза потемнели, брови сдвинулись, и он глухо произнес:
– Завтра уезжаю отсюда.
– Куда уезжаешь? – не понял я.
– К себе на Богословский.
– А Дункан?
– Она мне больше не нужна. Теперь меня в Европе и Америке знают лучше, чем ее».
«Я попал в руки старой развратной бабы», – передает слова Есенина поэт Л. Горгунг. «Кончилось его пребывание в плену у Айседоры тем, что он однажды осенней ночью под дождем спустился из окна по водосточной трубе и бежал. По его словам было известно, что он в эту ночь напился допьяна с расчетом попасть в милицию, так как боялся погони, но погони не было».