Серое братство
Шрифт:
— Вполне вероятно, — задумалась Лация. — Как она выглядит?
Я описал старуху во всех красках, не жалея даже полутонов. И, видимо, получилось здорово. Потому что королева усмехнулась, кивнула.
— В Судейском зале, где раньше проходили заседания гильдии, висят портреты всех Главных Судей. Амалея — последняя, которую успел запечатлеть на холсте придворный художник. Моя мать не захотела снимать сии шедевры. Пошли, посмотрим. Сразу и развеешь свои сомнения. Вендис!
Дверь распахнулась, и в проеме выросла фигура охранника в темной кольчуге на широких плечах.
— Передай знатным господам, что время приема переносится на полдень. И еще… Видишь этого человека?
Палец Лации выразительно уставился в меня. Вендис кивнул.
— Чтобы я больше не видела его во время
— Да, энни, я все понял! — Вендис с укором посмотрел на меня, чтобы я почувствовал стыд за свою мальчишескую выходку.
Я виновато развел руками. Что с меня взять? Дитя леса…
Когда мы вошли в полусумрак большого зала, где кроме пыльных рядов лавок, оббитых красным бархатом, ничего не было, я сразу обратил внимание на стены, где под самым потолком висели картины в великолепных золоченых рамах. Лация взяла меня за плечо и повернула в ту сторону, где была картина той самой Амалеи.
— Смотри, вот она.
Несмотря на плохое освещение — солнце едва проникало сквозь окна, завешанные тяжелыми шторами — я сразу узнал свою опекуншу. Тот же упрямый подбородок, тяжелый взгляд, упрямо сжатые губы — все волевые качества, взятые из многочисленных судебных баталий — подтвердили все подозрения. И мир для меня стал не таким уж и добрым и честным. Нет, я и раньше не питал иллюзий на этот счет, но предательство Брюнхильды потрясло меня больше всех подлостей на свете. Из меня сотворили орудие мести, даже не предоставив мне право выбора. А я, дурак, поверил Братству, думая, что нашел семью. Чтоб его…
— Я хочу напиться, — решил я. — Здесь есть хорошие недорогие кабаки? Чтобы подавали к вину сыр. На Континенте в ходу лебенские сыры. Их предпочитают даже святые отцы из храма святого Патрика. И мне нужны собутыльники. Я не пью один.
— Тебе надо отдохнуть, Вадигор, — с чисто женской жалостью сказала королева. — Слишком многое ты узнал за последнее время. Такой груз может свалить человека, более умудренного жизнью, чем ты. А вообще — ваша пища очень варварская. Но твое желание я постараюсь выполнить. У меня есть на примете парочка крепких выпивох, которые от количества выпитого лучше держат меч. Они присмотрят за тобой.
5
«Люди считают за благо жить в благолепии и сытости, всеми правдами и неправдами стараясь обеспечить себя и будущих потомков солидным капиталом, соизмеряемым в количестве накопленных мешков с деньгами, драгоценностями и прочим вещественным хламом. И это ради спокойствия жизни без потрясений, которые могут ввергнуть их в бездны нищеты и вечного мучения. Кто может точно сказать, как поведет себя человек в ситуации, когда все само идет ему в руки: богатство, титулы, почести? Соблазны высшего порядка губят душу, и я говорю это с уверенностью, потому что не раз встречал таких несчастных, обретших, как им казалось, истинное счастье. Но, изменяя свою жизнь, нельзя оставить при себе образ мышления прежний, живя по новым правилам. Забываются те, с кем ты раньше думал одинаково, с кем вел долгие беседы о порочности тех, кто выше по званию и должности. В сущности, в жизни ничего не изменилось, даже если сейчас идешь по другой тропе. Просто интереснее стало смотреть сверху вниз на ползущих внизу; кто остался там, в бессилии своем взирающим на небожителей. А ведь прошлого не вернешь, как ни старайся…».
Ральер отложил в сторону стило с черным наконечником. Твердые стержни из спрессованного угля с добавлением какой-то специфической жидкости (постарались ваграмские маги) пользовались большой популярностью у придворных писцов, у дворян и у титулованной знати. Что до остального народа, умевшего писать — купцов там, управляющих, крупных ремесленников — в ходу были перья и жутко плохие чернила.
Бывший министр размял кисти рук, затекшие от долгого писания. Писал он много, старясь закончить запланированное до сумерек. Он экономил на свечах, невзирая на неплохое жалование, которое ему выписала королева Женнис по уходу с поста министра финансов. А ведь была еще рента.
Ральер уже несколько дней копался в архивах, выискивая основания для возвращения статуса новоявленному принцу Вадигору. Тем более что об этом попросила сама молодая королева, крайне заинтересованная в возвращении пришельцу всех привилегий. Что-то затевалось, и любознательный министр ломал голову — что. Так уж получилось, что Лация не торопилась делиться своими мыслями не то что с приближенными, но и с матерью. Ральер справедливо рассудил: приближая к себе появившегося из небытия своего соперника по трону, Лация хочет использовать его в деликатном деле. Листая документы, написанные крупным витиеватым слогом, бывший министр принимал официальную точку зрения постольку, поскольку не желал идти наперекор власти. Одемиры дали ему все, о чем может мечтать человек. Но теперь, когда королева-мать удалилась от государственных дел, ситуация изменилась. Своим неожиданным поступком королева Лация дала понять, что правда воцарения ее рода на троне Ваграма не должна быть закопана под грузом отписок и лживой истории. Глубокие подземелья королевского архива могут долгое время хранить тайны, но стоит ли держать в постели гремучую змею? Впрочем, Ральер мог не волноваться насчет правды. Ее и в архивах не было. Все придворные летописи и небольшое количество документов, относящихся к тому времени, придерживались официальной версии, распространенной королевской канцелярией. Бывший министр уже несколько лет был в отставке, и все за всеми событиями, связанными с борьбой за трон, следил из своего особняка. Он не разделял методов, которыми расправлялись с Вадигорами, однако, предпочел промолчать, оберегая себя и свою семью от гнева Женнис. Головы тогда летели направо и налево. Именно то обстоятельство, что королева переступила через неписанные законы между родами, настроило ее против всего Ваграма. Народные возмущения заставили Женнис дать слово, что по достижении ее дочери Лации семнадцатилетия, она добровольно сложит свои полномочия и передаст ей трон. Таким образом она успокоила надвигающиеся бунты, и слово свое сдержала, вызвал немалое удивление среди дворцовой знати. Уж они-то, привыкшие к другой Женнис, справедливо полагали, что она просто сыграла на публику.
Ральер откидывал один документ за другим, потом взялся за толстые фолианты, постепенно погружаясь в историю двух родов. Одна неотступная мысль преследовала его. Мало найти доказательства вины Одемиров. Для признания мальчика наследным принцем нужна одна немаловажная деталь: люди, которые могут подтвердить, что ребенок спасся, а не погиб. А потом устроить встречу, где и будет окончательно подтвержден статус Вадигора. Если, конечно, это не чья-либо утонченная интрига с целью посадить на трон своего человека. Ральера обдало холодом. Королева-мать так и подумает. И ее не столкнешь с места доказательствами одного-двух человек. Королева Лация говорила что-то об Амалее. Да где же ее искать? Стало совершенно ясно, что без помощи Абиларда не обойтись. Этот человек внушал доверие и спокойствие своими неограниченными связями. Он может найти все и всех.
На следующее утро Ральер выехал из Одема в своей дорожной карете в сопровождении двух своих слуг. Путь его лежал в Задар — этот великолепный город, обдуваемый теплыми океанскими ветрами. Несмотря на то, что Задар находился на землях соседнего королевства — в Камбере — это не особо беспокоило отставника. Между странами Союза была договоренность о беспрепятственном проезде лиц дворянского сословия и высшей знати через границы, кроме, простолюдинов, разумеется. Передвижение по дорогам Союза требовало лишь исправно выполненной подорожной, коей Ральер загодя запасся.
Через два дня пути Ральер прибыл на место. Абилард жил в большом особняке, окруженном с трех сторон кипарисами, и лишь с одной эти вечнозеленые деревья расступались, широкой аллеей беспрепятственно стелясь до крыльца особняка. Карета подкатилась прямо к крыльцу, на котором уже стоял хозяин, предупрежденный заранее письмом, которое Ральер послал с нарочным с постоялого двора. Абилард раскинул руки и радушно произнес:
— Не ожидал от вас, энн Ральер, что вы отважитесь на такую трудную дорогу в таком-то возрасте! Но весьма кстати. Нам есть о чем поговорить.