Съешьте сердце кита
Шрифт:
Сыпь, сыпь, не жалей, — приговаривал усач, следя за Сомовым. — Чай нужно так заваривать, чтобы нож стоял. Вот в самый раз, пожалуй…
Накурили, да и печка слегка дымила.
Федору нравилась суета этих дымных и многолюдных избушек, где не съедобного на вид, с душком и вывалянного в трухе кижуча режут охотничьими ножами, а после теми же ножами ковыряют мерзлое сливочное масло, и соскребают наледь с нартовых полозьев, и потом опять-таки режут хлеб… Ах, эти избушки, в которых вкусно пахнет сыромятной кожей упряжек, людским потом и псиной, в которых плохо законопачены стены, а из углов сквозит так, что приходится
Одной такой ночевки хватило бы иному любителю экзотики на всю жизнь, а у Федора вся жизнь обещала быть точно такой же нескончаемой и неустроенной поездкой. И еще вопрос: всякая ли девушка из прежних московских его подружек согласилась бы разделить с ним подобное житье-бытье? Что касается Павлины, то для нее, хотя она была не какая-нибудь там камчатская амазонка, этот вопрос попросту не имел никакого значения.
Напившись чаю, Жулейкин отодвинулся в глубину нар и удовлетворенно погладил живот.
— Уф, — с трудом выговорил он. — Середка сыта, и концы заиграли!
Впервые прозвучала вполне человеческая его речь. Похоже было, что и он трезвел.
Наконец Федор получил возможность продолжить разговор с Порошиным. В прошлом году Порошин действительно ездил по долине Камчатки, заглядывал он и к вулканологам, писал этюды… Потом ему не повезло — взяли его поохотиться на уток, и на самой речной быстрине моторка перевернулась. Утонули краски, этюдник — в общем вся его «мастерская». Отличный пловец, сам-то он выплыл, хотя вода по тому времени стала уже почти ледяной. Да и все тогда выплыли…
— Ну, как ваши успехи? — поинтересовался Федор.
— Некоторые удачи есть… Частные, правда. Кое-что у меня взяли иллюстрированные журналы, кое-какие акварельки, так, пустяки. — Порошин назвал журналы. — Вы разве не видели?
— Нет, не видел, — сказал Федор; он просматривал эти журналы регулярно. — Вы, кажется, работаете над большим полотном? Я встречал у вас среди этюдов что-то в духе Дейнеки.
— Да, да, может быть. Только вы судите предвзято, — поспешно уточнил Порошин, нервно подрагивая варварскими усиками. — Кое-что я взял у него, это правда. Ну, скажем, любовь к натуре примитивной, пышущей здоровьем, белозубой… Может быть, контрастность мазка. Но согласитесь, что я стараюсь разъять ту же натуру иными средствами, дать ей другой, более сложный подтекст. В общем то, что вы смотрели у меня в этюдах, сейчас это уже почти готовая картина. А ныне… мне необходимо ныне, понимаете ли, проникнуться духом этих мест… пафосом этих вулканов, этой скрытой их мощью… чтобы еще раз выверить фон. — Он расслабленно отодвинул кружку с недопитым чаем. — А кроме того, хочется просто отдохнуть перед решительным штурмом, побегать на лыжах в этом Эльдорадо.
Федор обрадованно шевельнулся.
— У вас какие лыжи?
— Горные. Для слалома.
— Вы слаломист?
— Немного балуюсь. У меня первый разряд. Федор завистливо вздохнул.
— Здесь таких лыж не достать. Вот поеду в отпуск, обязательно привезу из Москвы. Я как-то не подумал раньше, ведь здесь их не достать.
Что касается акварелей Порошина, то в журналах их не было. Не было — и все. Он врал безвинно, как розовый младенец. И сам уже верил тому, что однажды сгоряча придумал.
Исчерпав разговор на спортивные темы, Федор недовольно засопел и отвернулся. Давно пришла пора спать.
А снег все
— Что ж, поедем, — сказал Федор нерешительно.
— Нет,— сказали каюры.— Не пройдем и трех километров, как из сил выбьемся, заметет нас. Придется палатку ставить. Так уж лучше в тепле переждать.
Связисты тоже оставались. Действительно, имело смысл переждать непогоду. Все же под крышей…
— Умываться будем? — зябко поеживаясь (избушку за ночь настудило), спросил Дмитрий, и, освещенное огнем смолистой щепы, его лицо приобрело еще более разительное сходство со строгими ликами Рублева; он сунул щепу в печку.
— Зачем умываться? — прогудел в спальном мешке Жулейкин. — От грязи микробы дохнут.
Его усатый товарищ уже пошел с телефоном на линию — переговорить с поселком о положении дел.
Вскоре он ввалился в избушку — белый, как настоящий дед-мороз. С усов у него капало. На бровях и ресницах лед нарос так, что глаза еле открывались.
— Как там дома? Есть связь с поселком? — спросил Федор.
— Что дома? Дома полный порядок. Уже, поди, пробки из бутылок вышибают.
Отогреваясь, он сидел на лиственничном чурбаке неподвижно, лишь изредка поглаживая рукой мокрый аппарат.
Точно такой же аппарат был и на сейсмостанции в горах. Дело в том, что рация совсем никуда не годилась. Москва обещала прислать сразу четыре новые, но покамест они еще где-то путешествовали. Вот для случаев срочных, когда стряслась бы вдруг беда, снабдили сейсмостанцию телефонным аппаратом, но, увы, не снабдили телефонной линией. А от сейсмостанции до линии насчитывалось никак не менее тридцати километров. И когда однажды опасно заболел каюр, Федору пришлось оставить его одного и добираться в злую порошу до этой самой линии. Вовек теперь Федору не забыть, как, не имея кошек, чуть ли не со слезами карабкался он на обледенелый столб, подключался без надежной изоляции к проводам и «вел переговоры» с поселком поистине «на высшем уровне». Нелегкая то была работа!
Усач извлек из кармана носовой платок, чтобы протереть аппарат тщательней. И усмехнулся.
— В тридцатых еще годах премировали одну камчадалку патефоном. Она пришла домой и хвалится мужу: мол, паря, дали мне премию — ясцицек, который крицит. Вот и меня смолоду не хуже наградили ящиком, который кричит, — да на всю, видно, жизнь.
Федор умылся до пояса и теперь растирал полотенцем грудь. Как-то помимо воли сравнил он Павлину с этой анекдотической камчадалкой, лишенной внешнего выражения и возраста. Павлина была совсем-совсем не такая, и не потому, что она никогда не «цокала». Не цокали и парни-каюры, штурмовавшие Шумшу, да и мало кто из камчадалов так разговаривал на Камчатке, все отлично знали и русский язык и точные его интонации.
Нет, Павлина необъяснимо была совсем иной.
Познакомился он с Павлиной в ночь под прошлый Новый год в поселковом ресторане. Там в складчину было организовано торговыми властями сборище-празднество. Столы тесно посдвинули, но люди, тоже уплотненные, не всегда даже знали ДРУГ друга. Хотя, конечно, многие пришли в ресторан семьями либо компаниями.
Федор тоже пришел с товарищами. Немного танцевал вокруг елки. Немного был он тогда уже хмельной, потому что час встречи Нового года пробил и канул.