Сестра Ноя
Шрифт:
— Да, жаль…
Мужчины вошли в такую стадию этиловой эйфории, когда разум человека покидает, ему на замену приходят на опустевшее место расхристанные эмоции, а тут уж от восторга до скандала один шаг. Я говорил с бывшей старостой, девочкой некогда звонкой и авторитарной, а теперь после невзгод и нищеты – тихой, даже немного пугливой. Она рассказывала о внезапной смерти мужа, больной матери, детях–хулиганах, я как мог ее успокаивал. Все это время молитва неприметно делала свое дело. Вдруг я услышал: «а давай, этого поповича вызовем на атеистический диспут, как раньше, и разнесем в пух и прах!» – в ту минуту я почувствовал укол раскаленной иглой жалости и следом – всплеск любви к этим заблудшим
От всеобщего осуждения, как раньше на комсомольских собраниях, меня спасла Марина Кулакова–Шерадон, сестра Маши. Несколько мужчин узнали её и позвали к себе выпить, она только рукой махнула: отстаньте, не до вас.
— Как знала, что ты сюда придешь, в этот террариум! Тебя еще не обвинили в мракобесии и клерикальном низкопоклонстве?
— Уже близки к этому.
— Давай, отсядем за другой стол, подальше от этих алкашей. А то не дадут поговорить.
Мы пересели за самый дальний стол на двоих и заказали крепкого кофе. Я несколько минут изучал ее одежду, макияж, руки – всё было вполне светское, ничего монашеского.
— Так ты из монастыря сбежала, что ли? – спросил я не без ехидства.
— Какой там! – всплеснула она руками. – Выгнали! Не выдержала испытательного срока.
— Странно, ты так серьезно настроилась, я был уверен, что ты туда навсегда.
— И я тоже так думала, да не получилось, – кивнула она с горькой ухмылкой. – С полгода пожила в одном сельском приходе, так и там меня келейница старца приревновала и опять выставила. Что делать? Вернулась домой, исповедалась отцу Сергию. Слушай, как он постарел!.. А батюшка и сказал: значит, не твое это поприще – монашество, иди в мир, помогай семье, устраивайся на работу. А тут, оказывается, наш папуля совсем с ума сошел. Продал квартиру по–быстрому за бесценок, женился на молодой, а она отобрала все деньги и выгнала старика. Виктор устроил деда на подмосковной даче – там мы с ним вдвоем и кукуем. Вот такая история.
— А чего ты сюда приехала? На кого старика оставила?
— Да папа наш все равно никого не слушается и делает все по–своему. Есть там одна верующая старушка, обещала приглядеть. У нее как-то получается нашего ветерана приструнить, чтоб не баловал. Ой, чумной на старости лет стал!.. И смех и грех. – Марина махнула рукой и улыбнулась. В некогда стройном ряду белых зубов мигнули черные прогалины. – А сюда приехала по совету Виктора. Есть у него тут заместитель, такой крутой дядечка, Алексей Макарыч – так он велел к нему обратиться, чтобы помог квартиру обратно вернуть.
— Ой, Мариночка, не надо! Прошу тебя, забудь и даже не думай об этом.
— Это почему же? – вытаращила она большие карие глазищи на ярко–белых белках.
— Знаю этого Макарыча, – пояснил я, вздохнув. – Очень хорошо знаю, и его и его методы. Пристрелит он старикову новобрачную – и глазом не моргнет.
— Господи, помилуй! Правда что ли?
— Точно тебе говорю, Марина. Не бери грех на душу. Оставь всё как есть. Господь всё управит. В конце концов, ты без крова и куска хлеба не останешься. Надеюсь, хоть в это ты веришь?
— Да, конечно, – прошептала она, сгорбившись, – и верю, и на практике удостоверилась. Ну, надо же! Чуть в новую заварушку не влипла. Спасибо, что предупредил. Только смертоубийства мне и не хватало. Мне бы, что успела натворить, до конца жизни отмолить. А тут еще такое!
— Кстати, знаешь, мне Борис свою квартиру отписал.
— Как это? За что?
— Как? По завещанию. За что? Да ни за что. Просто больше некому. Так что можешь в случае чего рассчитывать на его жилплощадь. Просто приезжай и живи.
— А он что, Боря, умер? – чуть не лежа на скатерти стола спросила она.
— Нет, слава Богу. Но судя по всему – скоро. Мы уже и попрощались.
— А что с ним?
— Рак…
— Как у дедушки–гвардейца?
— Да, видимо, у нас это родовое. По мужской линии. Да ты не переживай. Он приготовился к переходу. Совсем один я останусь…
— Да ладно тебе, – хлопнула меня по плечу Марина, шмыгнув покрасневшим носом, – не переживай. А хочешь, приезжай к нам с дедом на подмосковную дачу. Там точно скучать не придется. Дед каждый день концерты устраивает. Обхохочешься…
— Спасибо за приглашение. Кто знает, может когда-нибудь и воспользуюсь.
— Все еще любишь?.. Машку?..
— Да. Не будем об этом…
Потом наступила та черная суббота. Народ как всегда потянулся загород, улицы заполнили автомобили. А ночью позвонил мне Юрий и сказал, что Борис попал под машину и от сильного удара бампером мгновенно скончался. Я даже знал, куда пришелся тот смертельный удар – в левую часть головы: именно через это рациональное полушарие мозга к нему приходили соблазны.
Как часто бывало, из колодца памяти на поверхность всплыли успокоительные слова из «Отечника» святителя Игнатия Брянчанинова:
«В пустыне Никополис жил отшельник, а прислуживал ему мирянин весьма благочестивый. В городе жил богач, утопая в грехах. Настало время, умер этот богач. Сошелся весь город вместе с епископом для сопровождения типа, которому предшествовали возжженные свечи. Свидетелем похорон был человек, прислуживавший отшельнику. По обычаю, он принес хлебы в пустыню и увидел, что отшельника съел зверь. Он пал ниц перед Господом, говоря: «Не встану с земли, доколе Бог не покажет мне, что это значит? Один, утопавший в грехах, похоронен с таким великолепием; другой, служивший Тебе и день и ночь, подвергся такой смерти!» И вот явился ему Ангел от Господа и сказал: «Грешник, о котором ты говоришь, имел немного добрых дел, принадлежавших веку сему, он и получил награду за них здесь, но зато там не обрел никакого упокоения. Отшельник же был украшен всеми добродетелями, но как человек имел за собой немного прегрешений и наказание за них понес здесь, чтоб предстать перед Богом чистым». Утешенный этими словами, благочестивый мирянин пошел в свой дом, прославляя Бога за его судьбы, «яко праведны суть». (Еп. Игнатий. Отечник. С. 325. № 156.)
В те часы и дни прощания с Борисом душа моя оставалась в покое – появилось бесспорное свидетельство: брат мой спасен. По молитвам бабушки Матрены, нашего деда Ивана, моим ли – или по его добрым делам, большинство которых он, оказывается, скрывал от людей. А может по всем делам в совокупности – неважно, только появилась в душе уверенность: брат мой помилован, брат мой отошел в место горнее, тихое, светлое, где встретили его распахнутые объятья отцов. А разум…
Мой «лжеименный» разум – путаник, соблазнитель, убийца веры – непрестанно подсовывал мне темы для наблюдений и размышлений. Разбитая голова покойника, иссиня–желтый цвет лица, черный костюм в белом деревянном ящике, обтянутом муаром в кружевных оборках по канту; тошнотворный запах формалина, пьяненькие санитары в «мертвецкой», нетрезвые вымогатели–гробокопатели, аляповатые жестяные венки с черно–золотыми лентами, заунывный вой оркестра, могильная яма с водой на дне и плач незнакомых женщин, невесть откуда набежавших… Мне приходилось постоянно отбиваться от «рациональных» картин мира видимого, отстраняться от суеты вокруг тела и молча вопить в небеса о прощении и упокоении души, бессмертной души моего брата – это успокаивало, примиряло с печальной реальностью.