Сестра Ноя
Шрифт:
— Да не очень-то и надо, – сухо отрезал Макарыч. – Или ты сдаешься или нет. У тебя десять секунд.
— Так вот, дорогие гости, – произнес он громким голосом, выдержал драматическую паузу и сам подписал себе приговор: – Я… не сдаюсь.
Фрезер крикнул «атас» и уставился на дверь. Макарыч уныло наблюдал за противником.
— Что, никакой дисциплины в бандитских рядах? – посочувствовал он.
— Руки перед собой, быстро! – рявкнул Фрезер, выхватывая из внутреннего кармана пиджака серебристый пистолет. – Ложись на пол, руки за голову!
— Арсений Станиславович, не обращайте внимания. Гражданин Коровин, а что это вы так покраснели? Неужто стыд проснулся? – Бандит оглядел себя с ног до головы. По его крупному
— Надежда! – визгливо крикнул Фрезер, направляя пистолет мне в грудь.
Из скрытой в стеновой панели двери выбежала Надя Невойса. Я смотрел на нее как на привидение. С кем же тогда я разговаривал по телефону? С подставной Надей, актрисой, магнитофоном? Надя в три прыжка, как на школьном стадионе на уроке физкультуры, подскочила ко мне и заслонила своим телом.
— Ты что делаешь, Яков! – закричала она. – Прекрати! Он мой друг! Я не позволю!
— Молчи, дурочка! – Он посмотрел на Макарыча и крикнул: – Ну что будешь делать, служивый? Стоит успех твоей спецоперации жизни этой глупышки? Дай мне уйти и делайте, что хотите.
— Ага, разбежался, – проскрипел Макарыч. – Тебе отсюда живым не выйти. Обещаю. Сдавайся.
Грянул выстрел, я оглох, в голове зарябило, помутилось. Когда пришел в себя, Надя лежала у моих ног с окровавленной раной в груди, а Фрезер валялся метрах в трех. Выстрелом в голову ему снесло полчерепа, грудь, руки и ноги – прострелены в нескольких местах. Под ним растекалась огромная черно–рыжая лужа. По углам стояли бойцы в пятнистых комбинезонах цвета хаки и в бронированных шлемах, с автоматами в руках.
Наде Макарыч делал перевязку, вколол обезболивающее, наверное промедол или что-то в этом роде. Я поддерживал ее обмякшее тело, липкое от теплой крови и гладил по голове, как маленькую девочку.
Она тихонько плакала и сквозь боль и наступающую сонливость повторяла:
— Арсик, я тебя люблю, я всегда любила только тебя, прости, прости, я всегда любила только тебя…прости…только тебя… любила…
— Я знаю, Надюша, все позади, все будет хорошо…
— Не волнуйтесь, жить будет, – сказал Макарыч, закончив перевязку белоснежным бинтом, наверное, извлеченным из кармана пиджака. – Пуля прошла мимо сердца. Через пару недель будет как новенькая.
— Зачем? – простонал я. – Ну, зачем вы стреляли? Неужели нельзя было обойтись без этого?
— Арсений Станиславович, первым выстрелил Фрезер. А мы уж потом.
Вбежали санитары скорой помощи, положили уснувшую Надю на носилки. Я поехал с ними на машине реанимации.
Через десять дней Надя вернулась к себе домой. Жить со мной она отказалась: «Я предала тебя и не имею права называться твоей женой».
Безволье
Но вновь безволье, и упадок,
И вялость в мыслях, и разброд.
Как часто этот беспорядок
За просветленьем настает!
(И. Гете, «Фауст», пер. Б.Пастернака)
В нашем доме отключили электричество. На улице гремели выстрелы грозы, поблескивали молнии, шелестел дождь. Я зажег толстую свечу с ароматом лимона, опустился в кресло, да так и просидел в одиночестве, тишине и полумраке. Наблюдал за огоньком, он то вспыхивал, озаряя стены желтоватым светом, то опадал, погружая комнату во мрак, – затем внимание переключилось на потолок, шкаф, стол – они будто ожили, зашевелились, словно дети, предлагающие поиграть. По комнатам прокатился затяжной раскат грома, потом блеснула молния, озарив стены, снова гром – и вот от тёмного угла черной пантерой, бесшумно, мягко, грациозно вышел забытый детский страх, выгнул спину, потянулся, на всякий случай взглянул мне в лицо и огромной черной кошкой растянулся у моих ног на ковре. Рассеянный луч внимания последний раз скользнул взглядом по желтоватым сумеречным волнам, раскачивающим стены с потолком, прислушался к затихающему шороху дождя за окном – да и направился внутрь меня, продолжив путешествие по лабиринтам сознания, где-то между едва пульсирующим сердцем и мозгом, замершим в ожидании открытия.
Однако, зажегся электрический свет, я задул свечу и попытался понять, кто же из троих внутренних сейчас со мной? И со стыдом признался – второй, печальный и унылый, усталый и одинокий, ожидающий конца жизни, как избавления…
Иногда ощущения близости смерти пронизывали все пять моих чувств, холодными щупальцами обвивая тело, проникая внутрь до костей ознобом. Я ожидал посещения спасительного безумия, которое уже ни одного, ни двух, но немало близких увело в страну анестезирующих фантомов. Но лишь одна странность проявила себя в те дни.
В старой рубероидной кровле нашего дома во время ливня образовалась течь, и по стенам верхних этажей пролились потоки воды. На моем потолке выступили мокрые пятна. Ко мне зашла испуганная женщина – начальник ЖЭКа – и попросила подняться на крышу и прочистить ливнесток: «Простите, но вы единственный трезвый мужчина, остальные – вхлам!» Я надел плащ, взял веник, совок и поднялся следом за ней на крышу. Дождь кончился, в свежем воздухе висела влажная тишина. Мы прочистили воронку, забитую листьями и газетами, подождали, пока вода стечет в трубу и стали спускаться вниз. Начальница закрыла выход на крышу на висячий замок. Я в качестве благодарности за ударный труд попросил ее ключ, пообещав завтра сделать копию и вернуть. Она нехотя согласилась. Я же дома снял плащ, вернул на место инструменты и вернулся на крышу. Что-то меня туда сильно манило, и я решил разобраться что же это.
Однако, выдалась замечательная ночь! Я долго рассматривал черное небо, очистившееся от туч, сверкающие звезды, созвездия, туман млечного пути. Подошел к парапету – и сразу отпрянул. По спине прокатилась волна колких мурашек, затылок онемел от внезапного холода. Давно же не приходилось мне испытывать столь сильного страха! Я отошел подальше от края и сел на плавный выступ вентиляционной надстройки, пытаясь изучить причину давно забытого страха, чтобы обязательно побороть его. Достаточно успокоившись, привел в норму пульс и дыхание, заставил себя подойти к парапету, уперев руки в стальной оцинкованный слив и как можно более бесстрастно – или менее страстно? – разглядывал, как по черному дну пропасти идут запоздалые прохожие, едут автомобили, текут ручьи, ползают кошки. Снова отступил вглубь и присел на теплый выступ. А чего я, собственно могу бояться? Сорваться с высоты и разбиться насмерть? Но это может случиться, если я встану на самый край и сделаю шаг в пропасть, но это в мои планы не входило. Значит, страх был беспочвенный?
В третий свой подход к краю я преспокойно сидел на парапете, свесив ноги наружу, одновременно наблюдая движения по дну улицы подо мной и звездное небо над головой. Откуда ни возьмись, от черной кровли отделилось темное пятно и бесшумно перетекло на мой мерцающий цинком отлив. Лишь когда это нечто мягко коснулось моей руки и уютно заурчало, до меня дошло: следом за мной на крышу проникла кошка и вежливо меня приветствовала. Я погладил теплую шерстяную спинку и продолжил наблюдение за внутренними ощущениями, разглядывая ось земля–небо ввиду реальной опасности свалиться вниз. Над головой прошелестел крыльями голубь, кошка вскочила, пробежала по парапету в сторону полета птицы и, остановившись на самом краю, свесившись половиной тела наружу, наблюдала за приземлением потенциальной добычи. Голубь скрылся из виду, а кошка так и осталась сидеть на самом краю и преспокойно разглядывала шевеления внизу. Столь бесстрашное поведение животного вдохновило меня на продолжение экспериментального изучения своего страха.