Севастополь
Шрифт:
Высшее командование нервничало. Оно требовало немедленно ликвидировать позицию большевиков. Планы срывались, продвижение вперед тормозилось.
Группа бомбовозов поднялась в воздух и сбросила свой груз на высотку. Казалось, земля взметнулась к небу и медленно опустилась.
Фашисты двинулись вперед, робея и задыхаясь. Они со страхом смотрели на развороченную высотку. Постепенно шаг их становился увереннее, спины выпрямлялись — проклятые большевики были уничтожены, они молчали.
Солдаты пошли во весь рост.
Впереди
— Хайль, хайль!..
И тогда пулемет стегнул, как бич в руках опытного пастуха.
Бой шел до вечера.
Опять били минометы и орудия, опять шли бомбовозы и штурмовики, а воздушные разведчики доносили о прекрасно укрытой и замаскированной позиции.
К вечеру немецкое командование ввело в бой резервы. До батальона наступало на неприступную позицию. Широкими клещами фашисты охватывали высотку.
И, наконец, высотка замолчала.
Она молчала, когда охваченные страхом гитлеровцы подползали к таинственным блиндажам. Она молчала, когда они перелезали через трупы своих солдат. Она молчала, когда они бросились в штыки. Она молчала, когда они ворвались в разрушенные блиндажи и остановились, тяжело дыша, захлебываясь, не веря этой тишине, ожидая смерти.
И дождались!
В наступающей темноте ярко вспыхнуло пламя рвущихся гранат осветило падающих, бегущих, ползущих фашистов.
Но сзади шли новые цепи, и высотка замолчала навсегда.
Когда об этом доложили большому начальнику, украшенному железными крестами, тот спросил:
— Пленных взяли?
— Нет.
— Все уничтожены?
— Да.
— Сколько же их там было?
— Один.
— Батальон?
— Человек.
— Абсурд! Это невозможно. Вы осмотрели всю позицию?
— Да.
— Один?
— Да, но это был моряк…
Начальник больше ни о чем не спрашивал. Он посмотрел в ту сторону, где скрытый темнотой лежал Севастополь, и плечи его передернулись так, точно ему в эту жаркую крымскую ночь стало вдруг очень холодно.
Подводная лодка смогла подняться на поверхность Стрелецкой бухты только поздней ночью, когда немцы перестали бомбить причалы.
Встречавший ее батальонный комиссар увидел, как на берег сошло несколько матросов. Он подсчитал — их было семь.
— Все? — спросил комиссар широкоплечего старшину.
— Да.
— Ну, что ж! Придется каждому сражаться за десятерых. Пойдете на батарею лейтенанта Соловьева. Дорогу туда покажет всякий. А этот пакет, — комиссар передал старшине конверт, — беречь и вручить комиссару батареи.
— Есть вручить, товарищ батальонный комиссар.
Моряки пошли к городу.
Он открылся перед ними в зареве пожаров. Было удивительно — что еще могло гореть в этих грудах камня?.. Даже те, кто бывал здесь раньше, с трудом угадывали знакомые здания.
По горизонту вспыхивали и угасали кроваво-красные зарницы. Оттуда доносился однообразный, низкий гул.
Моряки
Они смотрели на сплошь изрытую воронками землю, на дымящиеся развалины, на багряное, словно подернутое ржавчиной, небо.
Самый младший из них снял бескозырку и сказал:
— Здравствуй, Севастополь! Вот как довелось познакомиться.
Ветер, принесший запах моря и водорослей, тронул его светлые волосы, и легкая прядь упала на высокий загорелый лоб. Движением головы матрос отбросил ее.
Что-то девичье было в его юном лице. Серые глаза испытующе и удивленно глядели в тревожную и зыбкую даль. Руки спокойно лежали на прильнувшем к груди автомате. Когда моряки двинулись, он, ступая легко и быстро, обогнал других. Ему не терпелось скорее туда, где земля и небо, соединившись, образовывали огненное непроходимое кольцо.
По городу шли молча.
Каждый думал свою думу.
Остановились у перекрестка, где дорога спускалась к вокзалу. Здесь, среди щебня и мусора, стояла цветущая акация. Трудно было сказать, как уцелела она — память о недалеком прошлом солнечного и веселого города.
Молодой моряк сорвал ветку, понюхал и улыбнулся, точно вспомнил что-то.
Старшина деловито сворачивал самокрутку, поглядывая вдоль дороги, где, объезжая воронки и камни, двигалась полуторка.
Снаряд разорвался рядом с акацией.
Когда дым рассеялся, они увидели, что подсеченное под корень дерево лежит на земле, прикрыв своими ветвями неподвижного, словно решившего отдохнуть, старшину. Он все еще сжимал в руке самокрутку. Казалось, что сейчас поднимется и закурит, выпустит густое облако пахучего дыма. Но моряк был мертв.
Угрюмый высокий матрос наклонился и тихо сказал:
— Прощай, старшина!
Он достал с груди убитого пакет. Сладкий запах акации чуть кружил голову.
Неподалеку разорвался еще снаряд. Тихо взвизгнув, пролетел над головами осколок.
Полуторка поровнялась с моряками.
— Куда, братки? — спросил шофер, веселый, кудрявый армеец.
— На батарею Соловьева.
— Слыхал о такой. Садись, подвезу.
Моряки взобрались на полуторку.
Их было четверо, когда они вышли к передовой и попали под артиллерийский налет.
Трое добрались до полевой батареи.
Самый молодой из них спросил:
— На батарею лейтенанта Соловьева идем правильно?
Артиллерист отер пот с лица и, расправив спину движением долго трудившегося косаря, ответил:
— Путь прямой. Только туда ходу вовсе нет. У нас тут настоящий ад по всей форме. А у них можно сказать, — конец света…
— Вот туда нам и нужно, — сказал самый молодой, тот, что, сняв бескозырку, приветствовал Севастополь, ступив на берег.
…Их было двое, когда они ползком пробирались к вершине, где воевала батарея лейтенанта Соловьева. Мимо убитых, мимо раненых, через воронки, через острые камни, под свист снарядов и завывание мин.