Север помнит
Шрифт:
Коннингтон, лишившись дара речи, сжал юношу в объятиях так сильно, что чуть не оторвал его от пола. Они стояли, обнявшись, лорд Джон гладил Эйегона по голове, как делал множество раз, когда мальчик был совсем маленьким. Тогда он прибегал к нему по ночам, как и все дети, ничего не ведая о заговорах, политике и власти. Тогда Коннингтон рассказывал ему разные истории, обещая, что когда они перестанут скрываться и вернуться в Вестерос, наступит лучшая жизнь. Тогда он мечтал вместе с ним, учил его владеть мечом и быть мужчиной.
– Нет, - всхлипывая и задыхаясь, произнес Эйегон. – Нет. Нет. Я не могу. Не могу.
Варис с непроницаемым лицом
– Это неразумное решение, ваше величество.
– Нет. – Юноша обернулся, раскинув руки, словно закрывая собой Коннингтона. – Это первое разумное решение, которое я принял. По вашему гнусному наущению я приказал убить Вестерлингов и леди Рослин, а сейчас я едва не приказал убить единственного человека, который всегда был рядом со мной, моего отца и моего друга. Хвала Семерым, что я вовремя одумался. Если такова цена за дракона и корону, она слишком велика.
Глаза Вариса сверкнули.
– Значит, видимо, вы все-таки не Таргариен. Я же говорил, милорд. Пламя скажет правду. Пламя. А вы отшатнулись от него. Однако я не допущу, чтобы из-за ваших угрызений совести погибло все королевство. – Он повернулся. – Приведите ее.
Прежде, чем кто-либо из присутствующих успел спросить, что это значит, наемники, охраняющие вход в зал, поклонились и открыли двери. Они ввели внутрь невысокую черноволосую девушку, растрепанную и промокшую насквозь, бросающую воинственные взгляды на своих стражей, и…
Арианна Мартелл ахнула, и не без причины. Это была Элия Сэнд, ее кузина, которую, по-видимому, выловили из воды, после того как огромная волна смыла ее за борт.
– Нет, - судорожно выдохнула она. – Нет. Мы уже потеряли Тиену и, скорее всего, Ним. От Сареллы нет никаких вестей… Элия всего лишь дитя, она же ребенок, она не сделала ничего дурного, вы не можете так поступить, не можете…
– Почему нет? – спокойно спросил Варис. – Она побочная дочь вашего дяди Оберина, принца из ройнарской линии. Если помните, королевская кровь также может пробудить каменного дракона.
– Нет, - эхом отозвался Эйегон. – Это немыслимое злодеяние…
– Когда вы решали судьбу Марии Сиворт и ее сыновей, я сказал вам, что вы мните себя героем, а герои не убивают детей. Что ж, ваше величество, пусть это послужит вам последним уроком. Короли – не герои. Каждый трон стоит на крови, горе и предательстве, и ваш не станет исключением. Короли – всего лишь люди, которые убили и украли больше, чем другие. Они украшают себя золотом и драгоценными камнями, как будто внешняя красота может свидетельствовать о внутренней чистоте. Они заявляют, что их стремления угодны богам, хотя на самом деле никаких богов не существует. Все это ложь, игра, в которую мы играем, потому что глупы и не можем придумать ничего лучше. Что вы смотрите на меня как на злодея? Я уже говорил прежде и скажу сейчас. Стена пала, Иные надвигаются на нас всей своей мощью. Вам нужен дракон. Это единственный способ. Может быть, раньше я и лгал, но сейчас не лгу. Я – единственный, и всегда был единственным, кто пытается спасти королевство.
Боги, помилуйте нас. Он говорит правду. Коннингтон в ужасе смотрел на евнуха. В его голове все яснее вырисовывался страшный план.
– Эйегон.
Мальчик тут же обернулся, безмолвно умоляя его прекратить этот кошмар, положить этому конец, заставить его проснуться. Если бы я только мог, дитя мое.
– Что?
– Я люблю тебя, - сказал ему Коннингтон. – Прости меня.
– Гриф… – Эйегон со слезами шагнул к нему. – Гриф, что ты?..
– Прости меня, - выдохнул Коннингтон, отступая. Вглянув наверх, он увидел под высоким сводом резных каменных драконов, замерших навеки, – по крайней мере, так он всегда думал. Охваченный всепоглощающей скорбью, подчиняясь полной и искренней уверенности, он подошел к жаровне. Я и так уже мертв. Я умру либо от камня, либо от огня, медленно или быстро. Все, что мне осталось, - это сделать выбор.
А его сердце, так или иначе, всегда принадлежало Таргариенам.
Лорд Джон опустился на колени и поднял сосуд с маслом, стоящий рядом с жаровней. Китовый жир - он будет гореть жарко и ясно. Коннингтон поднял сосуд над головой, словно священную чашу.
– Нет… - Эйегон слишком поздно понял, что он собирается делать. – ПАПА, НЕТ!
Крик мальчика расколол тени, сгустившиеся в чертоге. Коннингтон перевернул на себя сосуд, намочив китовым жиром лицо, волосы и одежду, затем сунул потухший факел в жаровню и разжег его снова. Он крепко прижал его к сердцу, словно возлюбленную, чувствуя, как огонь жадно лижет его грудь, пожирая красного дракона, извивающегося на черной накидке. Пламя разгорелось, побежало по плечам, по рукам, озаряя зловещим ярким светом изувеченные ладони, пораженные болезнью обрубки, черную твердую чешую, покрывающую потрескавшуюся серую кожу. Эйерион Пламенный выпил кувшин дикого огня, думая, что это превратит его в дракона. Может быть, в последние мгновения, сгорая заживо, он верил, что может летать.
Коннингтон снова выпрямился, превратившись в живой факел, пылающий, как маяк, как звезда. Как дракон. Его волосы и ресницы пылали, кожа на лице начала плавиться, словно воск, и в этот миг пришла боль. Он видел лишь свет, тьму и смутные фигуры; волны жара отражались от холодного камня, разнося призыв. Драконий Камень снова оживает. Коннингтон горел, но его не покидала мысль о недавних словах Вариса. Только смертью можно заплатить за жизнь. Если вы хотите пробудить еще одно чудовище, вам придется убить еще одного человека. Если помните, королевская кровь также может пробудить каменного дракона.
Блэкфайры ведут свой род от Эйегона Недостойного. В их жилах тоже течет королевская кровь – пусть даже отравленная, лживая, вероломная. К тому же лорд Джон Коннингтон не собирался умирать в одиночку. Он не мог допустить, чтобы многолетняя ложь осталась безнаказанной.
Теперь все его тело было охвачено огнем. Он собрал все свои силы и прыгнул.
Варис не видел, как он приблизился, и обернулся слишком поздно, слишком медленно. У евнуха не было оружия; он поднял руки, тщетно пытаясь защититься, но тут же рухнул на пол под весом Коннингтона. Он силился освободиться, но его вычурные надушенные одежды зашипели, задымились и запылали. Как ни странно, Варис даже не вскрикнул, вообще не издал ни единого звука. Коннингтон изо всех сил притянул его к себе, отдавая свое пламя ему. И наконец они оба вспыхнули, словно огромное бревно на зимнем празднике, в самый темный час перед рассветом, когда кажется, что снегопад никогда не закончится, а утро никогда не наступит. В тот час, когда все пропало. Может быть, час этот настал, - но лорду Джону не суждено было этого узнать.