Северный гамбит
Шрифт:
А после было попадание в машину. Или нет, сначала еще один снаряд попал в надстройки, посреди корпуса возник еще один пожар. И сразу после этого, наверное, следующим залпом, у нас полностью разрушило машинное отделение номер один, левый борт — взрыв, облако пара, страшные крики обваренных людей. И ход сразу упал, наверное, вдвое, ведь не работали оба левых вала. После чего нас, морскую пехоту, бросили тушить пожар, потому что аварийный дивизион понес потери, а мы были пока без дела и тоже обучены борьбе за живучесть, как весь экипаж. А пожары разгорались, и появился крен на левый борт.
Но мы тоже попадали, сэр! Помню голос по внутрикорабельной: «Мы хорошо им врезали, ура!» — наверное, с КДП дальномерщики разглядели. И точно, огонь джерри стал заметно реже — то ли у них одна башня вышла из строя, то ли возникли проблемы с управлением огнем. Это был славный бой, сэр, но и нам доставалось сильно. Еще один снаряд в машинное номер два, левого борта, разбило конденсаторы уже не работающих турбин из МО номер один. И пожар разгорался. А мы тушили, сэр!
Было очень тяжело. Пожар в отсеке, очень быстро становится жарко, как в печи, и нечем дышать, и еще дым, ничего не видно. А мы не были штатной аварийной партией, у нас не было ни кислородных аппаратов, ни асбестовых костюмов — да и мало бы они помогли, баллонов хватает на несколько минут, вы даже не успеете выскочить из задымленного и раскаленного лабиринта вверх на несколько палуб, когда кожа слезает с рук от прикосновения к поручням трапов. А пожар распространяется, легко можно оказаться в огненной ловушке, когда выход будет отрезан, и тогда благо успеть задохнуться раньше, чем сгореть заживо. А снаряды били в корпус, превращая в железное крошево — когда мне повезло снова оказаться наверху, это было… У меня друг ходил в Россию. Он говорил, у русских матросов есть песня: что-то там… «на палубу вышел, а палубы нет», — так и было на бедном «Рине», вместо палубы какое-то жуткое месиво из перекрученного обгорелого железа на несколько ярдов вниз! И за второй башней не было «скворечни» боевой рубки с КДП, наверное, снесло за борт прямым попаданием. Значит, все там погибли — и адмирал, и наш чиф, кэптен Пэрри!
Я не знаю, кто в эту минуту командовал кораблем, сэр! Наш лейтенант был еще жив, он приказал бежать к первой башне, плевать на пожар здесь, сейчас погреб первой взорвется, надо тушить! «Рин» уже кренился на левый борт, градусов тридцать, и оседал кормой, все башни прекратили огонь, и ход упал совсем, мы едва ползли. Не знаю, был ли курс выбран кем-то или просто сохранялся с тех пор, когда в рубке были еще живые. Передвигаться по изуродованой палубе было трудно, и это меня спасло, я не успел никуда добраться, когда «Рин» вдруг повалился на левый борт — и это был ужас! Помню башню, сорвавшуюся с катков, и остатки трубы, которые падают прямо на головы барахтающихся в воде людей. Не было приказа оставить корабль, и потому спаслись лишь те, кто в этот момент были наверху, а механики, трюмные, вся нижняя вахта, а также раненые в лазарете под бронепалубой, вместе с медперсоналом, так и остались замурованными в отсеках. А наверху было очень мало живых, ведь как я сказал, немецкие снаряды сносили там всё.
Нас тогда было сотня, или даже чуть больше — из тысячи трехсот человек экипажа. И мы видели «Гнейзенау», он прошел на восток мимо нас меньше чем в миле. И он шел довольно быстро и без видимых повреждений, это было страшнее всего. И даже то, что он не обратил на нас никакого внимания — значит, Тиле на нем не было, ведь тогда бы этот ублюдок нас бы не пощадил.
И больше мне нечего сказать. Кроме того, что наша броня с той дистанции пробивалась немецкими снарядами так же легко, как будто ее не было. Повреждения корпуса ясно показывали, что снаряды взрывались уже внутри броневой цитадели, пробивая палубу или бортовую броню. Парни после говорили, что «Рину», хорошему кораблю, но еще той войны, нельзя было сражаться один на один с новым линкором. Но тут я ничего не могу сказать, все же я не офицер.
Что было после? Больше суток в воде, сэр. Не знаю, как я выжил. А многим не повезло. Вода была холодная, и еще акулы — мне сказали, кого-то съели буквально за час до спасения. А нашего командира, кэптена Уильяма Перри, так никто и не видел, ни живым, ни мертвым.
Но я прошу, сэр, когда выйду из госпиталя, определите меня во флот! Чтобы я мог отомстить этим джерри за погибших ребят…
(Из 1280 человек экипажа «Ринауна» остались в живых тридцать восемь. Погиб кэптен Уильям Эдвард Перри, в иной истории ставший полным адмиралом Роял Нэви, кавалером ордена Бани и умерший в покое и старости в 1979 году.)
Эрих Хартманн, авианосец «Цеппелин»
Война наконец повернулась положительной стороной, почетной и достойной истинного немецкого рыцаря! Палубная авиация имела привилегии в сроках выслуги в чин и в жалованье. Конечно, деньги для рыцаря не главное, но лишними никогда не будут.
Эрих был хорошим пилотом, с отличной реакцией и «чувством машины». Оттого ему не составило большого труда обучиться взлету и посадке при работе с авианосца. Сначала, конечно, был тренажер, где недолет-перелет был не опасен. Но как имитировать качку, когда «взлетная полоса» шатается в стороны и ходит вверх-вниз? К этому пришлось привыкать уже на корабле. Были аварии, когда неумелые пилоты подламывали шасси, была и пара катастроф, всё ж у летчика-истребителя, в отличие от пилота «шторьха», обычно нет навыка работать с тесных площадок. Но Хартманн действительно умел пилотировать (имея матерью хозяйку аэроклуба и сев за штурвал в пятнадцать лет), и оттого смотрел свысока на этих неумех. А самолет, новый «Ме-155», был, по сути, тем же «Ме-109G», лишь с изменениями, положенными палубному истребителю.
О причинах, побудивших его сменить Восточный фронт на «трудную и опасную» службу морского летчика на Западе, Эрих рассказывать не любил. Хотя у сослуживцев это вызывало недоумение — среди них было мало таких, как Хартманн. Большинство прежде служили в ПВО Рейха. Элитой же авиагруппы были ветераны весеннего похода в Атлантику, приписанные к авианосцу еще в сорок первом, а до того как «Цеппелин» вошел в строй, включенные в состав JG77 в Норвегии. [11]
— Здесь тебе не русских Иванов десятками сбивать, — говорил обер-лейтенант барон фон Рогов, командир первого шверма (звена, четверки) эскадрильи. — Это правда, что у них самолеты из фанеры и полотна? А в кабинах монголы, которых англичане наняли? Таких даже бить неинтересно; а вот британцы — это противник очень опасный. Я еще в сороковом начинал — «битва за Англию», так что знаю хорошо. Ну а русские — что взять с азиатов, кроме боевого счета?
11
В люфтваффе аналогом полка советских ВВС была «группа», три — четыре эскадрильи. Несколько групп сводились в «эскадру» — аналог нашей дивизии. В данном случае это 77-я истребительная (Jagd) эскадра.
После бокала шнапса фон Рогов любил рассказывать про славные прусские традиции нести свет европейской культуры на дикий Восток, чем его род занимается уже семь столетий. И про картину, висящую в его имении под Кенигсбергом — как тевтонские рыцари в сверкающей броне и белоснежных плащах с крестами рубят мечами толпу дикарей в звериных шкурах — битва при Сауле, Литва, 1236 год, в которой уже сражался один из его, Рогова, предков!
— А теперь азиатские орды снова наступают на Европу, и кто встанет на их пути, если не мы… Правда, ту битву мы проиграли, зато мой предок, убивший единолично целую сотню варваров, был отмечен самим магистром и отблагодарен любовью прекрасной дамы, его племянницы, став из простых рыцарей бароном! Ты знаешь, Эрих, а ведь я просился на Остфронт, но меня не отпустили — тогда «Цеппелин» уже готовился идти в Атлантику. И я получил за шесть сбитых джонни Рыцарский крест в дополнение к Железным еще за сороковой год. А правда, что русские действительно хорошо могут летать, хоть и монголы? Недаром они уже на наших границах…
Хартманна охватывал ужас, что кому-то станет известно, как в его летной книжке появились записи о победах над «Иванами» под номерами 58, 59, 60 — и в итоге Рыцарский крест и паническое желание оказаться где-нибудь подальше от Восточного фронта. Слава богу, свидетелей не осталось — ведомый не вернулся, наверняка погиб, а русские точно не сообщат ничего начальству и сослуживцам. Потому Эрих избегал рассказывать подробности своего пленения, лишь то, что было записано официально — как он сражался с десятком русских истребителей, сбил троих, причем последнего уже на горящем «мессершмите», выпрыгнул с парашютом над русской территорией, и дикие Kossaken схватили его, подвергли нечеловеческим пыткам и издевательствам, а когда он бежал, убив десятерых, заочно приговорили его к самой мучительной смерти. Да, они варвары из диких степей, питаются сырым мясом и вступают в противоестественную связь друг с другом и даже со своими лошадьми, и боже упаси цивилизованному человеку попасть в их лапы!
С последним Хартманн, не подумав, немного перебрал. Вкупе с рассказом «об издевательствах» это привело к тому, что на него стали как-то странно смотреть. А однажды он услышал за спиной: «…его русские, целой ротой казаков… бедняга!» Эрих тогда сделал вид, что не расслышал. Не рассказывать же, как было на самом деле! [12]
Зато воевать здесь было легко. Противником были большие и неуклюжие четырехмоторные бомбардировщики и летающие лодки, «галифаксы» и «сандерленды», пытающиеся атаковать немецкие субмарины, идущие в океан из Дориана, Сен-Назера, Бреста. Авианосец, окруженный «коробочкой» эсминцев, уходил недалеко от базы, всего пара сотен миль — однако теперь маршруты английских противолодочников оказывались в досягаемости палубных «мессершмитов». А за «Цеппелином» выстраивался целый караван в шесть, восемь подлодок — насколько легко и приятно, в сравнении с прежними временами, когда субмарины нередко погибали прямо в Бискайском заливе, не сумев выйти в Атлантику! Эти британцы сами предупреждали о своем приближении, работа самолетного радара засекалась и пеленговалась раньше, чем англичане могли увидеть цель на индикаторе — как раз хватало, чтобы взлететь, набрать высоту, развернуться в ожидаемом направлении цели. И атака с высоты! И жалкие попытки этих жирных овечек отстреливаться из своих пукалок малого калибра, что лишь раззадоривало, не угрожая… Хартманн хорошо умел летать и стрелять, и по такой мишени не промахивался. От очереди по кабине самолет беспорядочно падал вниз — это было незрелищно, а вот от огня по моторам, когда сразу два на одном крыле выбрасывали струи дыма, какое-то время бомбардировщик шел, кренясь и дымя всё сильнее, затем от него начинали отделяться фигурки, раскрывая парашюты. А если еще остался боекомплект, а новой цели не предвидится, отчего бы не попрактиковаться в стрельбе?
12
Об этом читайте в книге «Днепровский вал».