Северный пламень
Шрифт:
— В принципе, я с этим согласен, — пожал плечами Потоцкий, пощипывая свои усы и вопросительно посматривая на Кароля. «Оно верно все, — думал Кароль Станислав, — но я ведь вроде как обещал Фридриху поддержку. Он мой король.
Я великий канцлер литовский. Может, в самом деле, пускай первым идет навстречу? Ведь сделал же он вид, что не заметил, что я голосовал против. Или же просто перепутал?..»
— Короче, думайте, — изрек Микола, — ну, а пока я домой, на Коляды хочу успеть. У вас тут калядуют в Несвиже?
— Так, малость калядуют. Народу все еще мало. Половина города все еще пустует, — вяло ответил Кароль, садясь в свое кресло и вытягивая ноги в блестящих лакированных туфлях ближе к огню, — но валы и стены с воротами я все же укрепил. Замок крепок, как и в былые годы.
— Так что мы решили, Панове? — по-домашнему мягко спросил Потоцкий.
— Короче, пока ничего мы не решили, — махнул рукой Кароль.
— Верно, — улыбнулся Кмитич, — нечего пока и решать. Давайте лучше выпьем за грядущее Рождество. Или вы поститесь?..
Глава 5
Роковой Сочельник
Кароль Радзивилл после встречи с друзьями был несколько обескуражен. Ему было грустно, что Микола Кмитич так-таки его и не понял, так-таки и не растопил свой лед по отношению к Фридриху, в принципе, как уже казалось Каролю Станиславу, вполне деловому человеку… Не знал Кароль, что Фридрих и не собирался ничего никому давать. Напротив, он мечтал об узурпации власти на манер англичанина Кромвеля… Неограниченная власть над Речью Посполитой, власть над Ригой — вот чего единственно жаждал саксонский авантюрист, которому судьба благоволила настолько, что, кажется, посади он дерево в декабрьском заледенелом пруду, и оно прорастет…
Радзивилловский городок Биржи, не избалованный в свое время вниманием даже собственного князя Богуслава Радзивилла, ныне принимал дорогих гостей: короля Речи Посполитой Фридриха Августа и московского царя Петра… И почти в то же время, когда литвинские князья обсуждали насущные дела в Несвиже, здесь, в Биржах, накануне Сочельника за богато уставленным закусками и спиртными напитками всяких сортов столом заседали два союзника, два нашедших друг друга в этом бушующем мире сумасброда, каковых стоит еще поискать. Правда, внешне между огромным и изысканно одетым Фридрихом и Петром, в его абсолютно ненадушенном темном длинном парике, в скромном сюртуке из толстого серого баракана, без галстука, манжет и кружев, кажется, общего совсем ничего не было…
Бегла свiнка от Максiмка, Да сгубiла коляду, А ты, хлопчiк, Не гуляй, не гуляй, А калядкi збiрай, збiрай…— доносилась с улицы через окно замка веселая громкая песня ряженых или же просто хмельных молодых хлопцев.
— О! Литвины уже завыли свои паганские песни! — кивнул надушенной белой гривой парика на окно Фридрих Август. — Да уж, Рождество…
И он поцеловал в губы сидящую у него на коленях обворожительную девицу с почти обнаженной умопомрачительной выпуклой грудью. Петр завистливо сглотнул. Девушка рассмеялась, показывая ровный ряд белых зубов. У нее было идеальной формы овальное лицо, прямой тонкий носик, маленький рот и огромные черные блестящие лукавые глаза. Волосы у нее были также черные, руки и плечи — само совершенство, а цвет лица — натуральный, без. пудры.
— А у меня тоже литвинская фамилия — Козел, — сказала девушка, шутливо щелкнув Фридриха по носу.
— А вот это странно, милая моя Констанция, — улыбался Фридрих, глядя на девушку влюбленными глазами. — Твой же отец датчанин?
Но Констанция не ответила. Она соскочила с огромных колен Августа и подняла кубок вина.
— Господа! Давайте выпьем за Рождество! А то ваши разговоры о политике меня изрядно утомили. Возьму сейчас и пойду с литвинскими ряжаными!
И она кокетливо покружилась в своем изысканном платье со смелым декольте. Фигуру ее можно было сравнить с произведением великого скульптора. Красивая, хорошо сложенная очередная фаворитка Августа…
— Ну, давай, герр Питер, за Рождество! — и курфюрст поднял бокал вина. — Правда, я не постился ни черта! Но… на кой дьявол поститься, если все эти посты и даже многие праздники сочинили обычные людишки, сами священники! Вот пускай они и постятся да заставляют поститься тупоголовых плебеев, что распевают такие вон песни, — король вновь кивнул на окно, за которым уже, впрочем, никто не пел, — хамы, не умеющие ни читать, ни писать, ни думать самостоятельно! Им же надо хоть чем-то заниматься помимо траханья своих не менее тупых свинских жен! Ну а нам, королям, не до такой ерунды. Нам каждый день нужно о делах думать, так что у нас пост порой каждый день и происходит!
— Верно, — Петр поднял и свой бокал. Чокнулся с Констанцией Козел, чокнулся с Фридрихом. Девушка не умолкая смеялась. Петру нравилась Констанция. Он завидовал Фридриху. Знал, что стоила ему эта красавица целого мешка талеров, который он держал в одной руке, прийдя как-то к ней в гости.
— К чертям этих священников! — московский царь выпил, скривил губки маленького рта под кошачьими усиками. — Эх, доброе вино! Крепкое! Правду сказали, герр Фридрих! Я так же думаю! Особенно наших московских священников терпеть не могу. Дикий мракобесный народ. Они мне все реформы тормозят! Они тянут мою страну на дно первобытной ущербности. Им не нужны науки и современные достижения! Вот собрал бы всех их в одну повозку да вывез бы в дремучий лес без еды и одежды. И пускай соответствуют там окружающей среде своим диким первобытным видом, своими бородами дремучими запущенными, как у дикарей!
— Ох, не жалуете вы своих священников! Аккуратней надо! — усмехнулся Фридрих, утирая ладонью блестящий от вина подбородок и вспоминая, что «нарядом дикаря» как раз называли французы платье самого московского царя. Впрочем, дикарем Петра считал и сам Фридрих. «Оделся, ордынский турок дурной, в немецкое платье и думает: стал немцем!» — мыслил про царя Фридрих. С другой стороны, Петр был ему чем-то близок и приятен. Такой же веселый сумасброд, и так же хочет отхватить от Швеции кусок из Прибалтики. «Вдвоем у нас выйдет, — полагал Фридрих, — поодиночке — нет…»