Северный пламень
Шрифт:
— Ты, Микола, не изменился! — удивлялся Казимир, который, впрочем, не сразу узнал оршанского князя в форме шведского кавалериста. — А я вот с тех пор, видишь, совсем толстяком стал…
Узнав, зачем приехал Кмитич, Казимир, впрочем, не испугался, даже еще больше обрадовался. Только вот его жена обеспокоилась:
— Шведы говорят нам, что они-де наши приятели, защитники, а обдирают не хуже москалей! Мы вот уже все дорогие вещи уложили на фуры и ждем приближения этих грабителей, чтобы выехать куда подальше!
Но пан Онюховский разозлился на жену:
— Вот же глупая баба! Король, уж верно, не ограбит нас, а напротив, защитит!
И повернувшись к Миколе, добавил:
— Зачем вам таскаться по чужим домам? Оставайтесь в моем! Это же такая честь — принять у себя самого короля Швеции! Такого великого человека! О нем говорят как о новом Александре Великом!
Сейчас уже и пани Онюховская согласилась, мол, пускай приезжают.
Онюховские приготовили комнаты, велели даже обить мебель в двух комнатах новым бархатом и адамашком, вытащили из погреба лучшие съестные припасы, вино и принялись ожидать важных гостей в явном возбуждении, постоянно волнуясь, что пану королю Швеции что-то может не понравиться.
Кмитич поставил у ворот двух конных часовых, а на самих воротах вывесил большой желтый флаг со шведским гербом, в знак того, что здесь королевская квартира. Для драбантов отвели комнаты во флигеле, но шведы не захотели идти туда и по привычке провели ночь среди двора, возле огня, и даже не расседлывали лошадей. В комнаты поднялся лишь Микола, посчитав, что к старому доброму сябру, почти родственнику не зайти — это неуважение.
Всю ночь вокруг дома и по дороге беспрестанно разъезжали шведские драбанты и подавали сигналы, крича из всей силы, не давая Миколе толком уснуть. В конце концов он пару часов вздремнул, а на рассвете вскочил и быстро собрался, чтобы выехать навстречу королю… Поутру возле дома Онюховских появилось и само шведское войско, и при виде королевского знамени сигнальщики принялись бить в барабаны… За гумном поместья остановилось два полка пехоты и несколько эскадронов конницы. В самом гумне поместились офицеры.
Жена Онюховского и три ее дочери, младшей лет десять, средней около тринадцати, а старшей восемнадцать, принарядились.
Их отец надел свой парадный кунтуш, и все вместе не отходили от окна, чтобы успеть встретить короля у крыльца.
— А где же пан Микола? — все время спрашивала жена Онюховского.
— А холера его знает, где он там! — раздраженно отвечал взволнованный супруг…
Около полудня въехали во двор два шведских офицера, а за ними конный солдат.
— Неужели адъютанты шведского короля так бедно одеты? — заметил Онюховский, рассматривая, что офицеры опрянуты в простые однобортные синие мундиры с одним рядом медных пуговиц, их треуголки без всяких галунов и перьев, на плечах простые грубые черные епанчи… Офицеры слезли с лошадей и вошли в переднюю, а потом в залу с окнами в сад. Их встретил мажордом, пока сами хозяева все еще были в столовой, окнами на двор, прильнув носами к оконному стеклу. Мажордом доложил Онюховскому, что офицеры спрашивают хозяина дома. Пан Онюховский, недовольный, что его оторвали от ожидания короля, перешел в залу, приказав служанке дать ему сразу знать, если король въедет в браму, и подошел к молоденькому офицеру с худым лицом.
— Witam, drodzy go'scie (Добро пожаловать, дорогие гости — пол.)! — вновь по-польски обратился к офицеру Онюховский. — Nech zyje Cezarz, nech zyje Litwa (Да здравствует цезарь, да здравствует Литва — пол.)!
— Sie sind der Eigent"umer des Hauses (Вы ли хозяин дома — нем.)! — спросил тот вежливо по-немецки.
— К вашим услугам. Что вам угодно? — отвечал также по-немецки пан Казимир.
— Здесь королевская квартира, так? — офицер был явно молод, наверное, капрал.
— Так.
— Укажите, пожалуйста, комнаты короля, — попросил офицер.
— Весь мой дом и все, что в нем, к услугам Его величества, — возразил Онюховский, разводя театрально руки в стороны. Но офицер лишь смущенно улыбнулся:
— О, нет! Для него довольно и одной комнаты. И две комнаты прошу я для канцелярии, для королевского министра и для двух адъютантов. Это все.
— Распоряжайтесь, как вы знаете! — отвечал радушный хозяин и вновь повторил свое:
— Mein ganzes Haus geh"ort zum Majest"at (Весь дом мой принадлежит Его величеству — нем.)!
И тут же Онюховский отвлекся от молодого офицера, увидав входящего оршанского князя Миколу Кмитича. Вот это сразу видно — офицер! В ярком желтом мундире и желтых же лосиных перчатках, в черной блестящей кирасе с золотистым декором на груди, в синих, красиво сочетающихся с желтым камзолом штанах и по ноге подогнанных новых ботфортах… На боку позвякивала широкая сабля, на голове красовалась черная треуголка с белым галуном по краю…
— О! Микола! Нарещце (Наконец-то — пол.)! — потеряв интерес к шведскому офицеру, крикнул Онюховский, с распростертыми объятиями направляясь к Миколе. — Скажи, любый мой, хоть ты, скоро ли король прибудет, чтобы встретить его как подобает у крыльца?
Онюховский старательно говорил при посторонних по-польски, пусть это получалось и со скверным акцентом, а порой и с ошибками в грамматике…
Кмитич смущенно кашлянул в желтую лосиную перчатку, сделав страшные глаза.
— Sie haben ihn bereits getroffen (Вы его уже встретили — нем.), — сказал Микола тихо, но нарочно по-немецки, кивнув головой в сторону молодого офицера.
— Ich bin der Knig (Верно, я король — нем.), — согласился тот…Они был Карлом XII, королем Швеции… Челюсть Онюховского отвисла, он не смог проронить от удивления ни слова, лишь стал разводить руками, показывая Карлу, куда пройти.
Микола рассмеялся. Захихикали и все три дочери Онюховского, стоявшие тут же. Микола как раз остановился напротив них и с любопытством повернулся в сторону юных девушек.
— А вы, как я понял, дочки пана Онюховского? — спросил он по русско-литовски, без всякого этого церемониального польского языка.
— Так! — ответила самая младшая. — А пан также литвин?
— Так, — в тон ей улыбнулся Микола, переводя взгляд на старшую дочь Онюховских — Феклу. Про такую знакомые ему иностранцы сказали бы: типично славянская красота — негромкая, но теплая и притягательная. Но Микола бы возразил: нет, таковых «славянских» лиц он не встречал ни в Польше, ни в Чехии, ни в Руси, где, впрочем, свои особенные неповторимые красавицы есть. Старшая дочь Онюховских являла собой именно тот сугубо местный тип девичьей красоты, который более нигде не встречается либо встретить его очень нелегко… У Феклы было слегка смуглое лицо, волосы цвета льна, тонкий аккуратный носик, аспидно-серые глаза под черными, словно крылья стрижа, бровями… Ее лицо нельзя было назвать лицом яркой красавицы, как можно было бы сказать про Аврору Кенигсмарк, но что-то ужасно притягательное, милое и женственное было в этой молодой девушке… И мягкая застенчивая улыбка… Несмотря на то, что Онюховские являлись типичными литвинскими провинциалами, их старшая дочь была одета не хуже всех остальных литвинских и польских молодых дам: длинная белая коленкоровая кофта до колен, с фалдами и с узкими рукавами; корсаж состоял из шнуровки, с черными лентами накрест, как в швейцарском женском костюме. Белая верхняя исподница до колен была обшита фалдами и, между ними, одной широкой черной лентой. Свои пахнущие свежестью волосы Фекла убрала в модную прическу с буклями, без всякой припудровки… Черные туфли украшали пряжки и высокие красные каблуки — как у виленских модниц, если в несчастной Вильне еще кто-то следил за модой…
— А вас зовут…
— Фекла, — сделала реверанс девушка, — а вы пан Микола Кмитич из Орши, верно?
— Верно, — кивнул он ей в ответ, — только вот в Орше сейчас московиты. Я бездомный, — он усмехнулся, — хотя в Менске маентак есть, но и его разграбили.
Вспомнив Оршу, Микола нахмурился. Ему недавно переслали копии «протестаций» оршанских шляхтичей, в которых указывалось, что «войска царя московского, которые размещались в Оршанском повете, учиняли разные грабежи, наезды, побои, убийства… Драгуны, казаки и калмыки не только деньги, но золота и серебра позабирали, господаря били, спрашивая о деньгах, а потом под конвоем до своего обозу забрали»…