Северный пламень
Шрифт:
Погибших похоронили. Отслужили молебен по-иудейски, по-лютерански и по-православному… Гертруда оплакивала Анне. Несмотря на то, что эти две сильного характера женщины часто ссорились, на самом деле Гертруда любила Анне как младшую сестру.
Обоз двинулся дальше. Из двухсот двадцати человек, выехавших из Пропойска, осталось сто сорок пять — треть потерял обоз в загадочном лесном тумане. Число солдат сократилось до дюжины… Женщины были так напуганы, что многие не желали ехать дальше Шклова, говоря, что останутся там, пока «дикие московиты не покинут пределов Литвы».
Увы, Шклов встретил обоз уже не столь приветливо, как месяц назад.
— Пан Миколай! Что это? — Гертруда подошла и сжала рукой предплечье оршанского князя… Обоз остановился. Все с удивлением смотрели на остовы выжженных хат, ощущали свежий запах гари… Никто еще не знал, что сразу после ухода Левенгаупта из гостеприимного города сюда ворвались московиты, грабя крамы и склепы, забрасывая факелами крыши домов, поджигая сено и сараи… Сделанный главным образом из дерева, город сгорел, как костер на Купаловскую ночь. И теперь это некогда аккуратное уютное местечко, раскинувшееся на правом берегу синего Днепра под холмами, усеянными редким лесом, стояло черным обугленным кострищем. Шклов выгорел на две трети.
— Могилев, Чарея, моя Орша, теперь и Шклов… Сколько еще? Армии ушли, а война продолжается на нашей земле! За что нас так карает Бог? — говорил Микола, в ужасе глядя на руины Шклова. На его лице играли желваки, в глазах блестели слезы, он сжал эфес шпаги так, что на руке выступили жилы.
— Спокойнее, пан полковник, — Микола ощутил на своей руке теплую ладонь Гертруды, — поедем посмотрим, что там осталось. Мы хотели их помощи, но, может, это им нужна наша помощь?…
Трудно было смотреть на этот полусгоревший город, с единичными по счастливой случайности уцелевшими домами, трудно было смотреть на горожан, пытающихся отыскать и спасти хоть что-то из своего добра в этих обгоревших развалинах…
Тем не менее женщинам Кмитича это место все равно показалось более безопасным, чем страшные леса, где снуют неизвестно кто… Оказалось, что до своего сожжения город вообще превратился в лагерь беженцев: тут нашли свое прибежище многие погорельцы из Могилева, которых жители Шклова, жалея, называли «могилевцы каминары» или же «труболеты», ибо все богатство некогда зажиточных могилевчан вылетело в камин или в трубу. Теперь в ту же трубу вылетело скромное имущество и мещан Шклова… В северский Старобуд из сожженного Шклова уехали знаменитые могилевские купцы Казимир и Сымон Маслоки, которых хорошо знали не только в Могилеве и окрестностях, но даже в Гданьске и Риге… Все города, через которые ехал обоз Левенгаупта, подверглись налетам и поджогам. И самое странное, что царь Петр, или же сам раскаивался, или же просто скрывая свои антихристские преступления от государей Европы, стал активно распространять слухи, что города пожгли и разорили… шведы. В своем «Указе всему малороссийскому народу», как Петр приказал величать исконных жителей Руси, от 6 ноября 1708 года царь писал:
«Король Шведский в великом княжестве Литовском церкви православные грабить и осквернять допущал, а именно: в Минску, в Борисове, особливе в Могилеве…»
Верх подлости! «Забыл» Петр написать в указе и о том, что и московитских калмыков тоже, наверное, «допущал» король из глубины Московии, «допущал» шведский Карл, чтобы грабили эти калмыки да казаки православные церкви Менска, Борисова и Могилева, «допущал» и самого царя Петра в Полоцк, как и «допустил» резню в Полоцкой Софии… Наверное, за все это и осерчал «добрый» московский царь на короля Швеции?..
«…Шведы тамо чинили то изо всех церквей потиры и оклады св. икон серебряные обдирали и пограбили… в церкви соборной Могилевской святейший сакрамент тела Христа на землю выброся и оный потир похитя, вино из оного пили.
Таго ж и народ литовский…»— изощрялся царь, приписывая преступления калмыков литвинам и шведам.
Правильно говорили про царя Петра, что болен головой да жесток. Еще и лжецом оказался царь московский. «Сатанинский зверь» — как назовет его однажды русский писатель Лев Толстой…
Впрочем, на русской Украине в этот бред все равно почти никто из «малороссийского народа» не поверил.
— Быть не может, чтобы христиане так собственные храмы оскверняли, — говорили друг другу русины, — а вот московиты со своей схизмой да с татарами магометянскими такое делают постоянно…
К тому же в Руси распространили и еще одно обращение, уже Карла, писанное не для «малороссийского народа» на московском диалекте, а для русского на русском:
«…О церквях Могилевских ничего нам не ведомо, леч то паки явственнейшое есть ли оные по выходе нашом, безбожными Московскими руками ограблены и в пепел обращены…»
По опустошенной земле Литвы, тем не менее, набрав для охраны еще пятнадцать человек добровольцев в Шклове, обоз Миколы Кмитича, с постоянными остановками, но уже, слава Богу, без нападений, доплелся до Ливонии. По дороге, впрочем, еще дважды обоз натыкался на легкие конные отряды московской армии, не то татар с калмыками, не то казаков. Но те быстро ретировались, не желая иметь дело с регулярной армией Швеции.
Это были самые тяжелые и невыносимые дни всей войны для оршанского князя Миколая Кмитича. Он смотрел на ограбленную и сожженную Отчизну и чувствовал свое соучастие в этом преступлении. Вспоминал лица погибших в Кривическом лесу женщин и ощущал боль только лишь своей вины…
— Поехали в Курляндию, в Митаву, пан Миколай, — предлагала Миколе Гертруда, — вы мне уже как брат стали. Поедемте?
— Дзякуй вам, пани Гертруда, — сжимал в ладонях руку женщины Кмитич, — но мне надо возвращаться. Все мои города — Менск, Гродно, Орша — все пострадали от войны. Все надо возводить там заново. То, чем занимался мой отец после войны с отцом этого варвара Петра, придется делать теперь и мне. Видимо, это наш крест — вновь возводить из руин наши города…
Глава 31
Весна Миколы Кмитича
Громыхающий поезд войны ушел с земель Литвы в соседнюю Русь, оставив разоренными многие вески и местечки Княжества. В стране начался голод, многие покидали литвинские земли, уезжая кто в Польшу, кто в Пруссию, кто еще дальше… От голода погибло до тридцати четырех тысяч человек, начались случаи людоедства. За это было схвачено и казнено восемь человек… А в общем количестве страна потеряла 700 000 погибшими, бежавшими, умершими с голоду или угнанными в Московию… Жители Великого Княжества Литовского вновь ощутили нешуточный удар. И без того редконаселенная страна лишилась третьей части своих «жихарей». Хуже дела обстояли только в не так уж и давно закончившейся войне 1654–1667 годов, которую так часто недобрым словом вспоминали старики. Но вот уже и их детям и внукам есть что вспоминать…