Северный полюс. Южный полюс
Шрифт:
В число переходов были включены и четыре коротких, причины которых я надеялся в будущем устранить. Я был уверен, что, если только нас не остановит открытая вода, против которой бессильны все человеческие расчеты, мы сможем неуклонно наращивать среднюю величину проходимого расстояния.
Следующий переход совершался при температуре -30°, во влажном воздухе, несомненно объяснявшемся близостью открытой воды. И действительно, в 5 милях от лагеря нам пришлось здорово поработать, мы еле-еле успели перетащить четыре или пять саней через открывшуюся полынью. Переправа последних саней задержала нас на несколько часов, так как пришлось вырубать ледорубами ледяной плот и перевозить на нем как на пароме упряжку с санями и погонщиком. Импровизированный паром мы вырубили на нашей стороне и при помощи
В конце следующего перехода, примерно в 15 миль, мы пересекли 86-ю параллель и, достигнув стоянки Бартлетта, застали Хенсона и его отряд в иглу. Я тотчас отправил их в путь с поощрительной запиской для Бартлетта, в которой сообщал, что свой последний лагерь он разбил за 86-й параллелью, а в эту ночь, вероятно, побьет норвежский рекорд; при этом я настоятельно просил его продвигаться как можно скорее.
Дорога в этот переход была довольно трудная. Часть пути мы шли по небольшим старым ледяным полям, которые из сезона в сезон дробила стихия ветров и течений. Эти более или менее ровные поля были окружены тяжелыми торосистыми грядами, через которые нам приходилось перебираться. Зачастую погонщики были вынуждены своими руками перетаскивать тяжело груженные сани через препятствия. И если у какого-либо читателя сложилось впечатление, будто мы знай посиживали себе на санях, проделывая сотни миль по гладкому, словно каток, льду, то ему следовало бы увидеть, как мы поднимали и волочили на себе 500-фунтовые сани, помогая собакам.
День стоял пасмурный, воздух был полон ледяных кристаллов, которые садились на ресницы, чуть ли не склеивая их. Иной раз, желая отдать распоряжение эскимосу, я открывал рот и чувствовал боль, не позволявшую мне слова вымолвить, – оказывается, это усы примерзли к моей небритой бороде.
В этот 15-мильный переход мы побили норвежский рекорд Нансена (86°13 6», см. «На Дальнем Севере», т. 2, с. 170), опередив его на 15 дней. Когда головные сани моего отряда достигли места стоянки, Бартлетт и Хенсон все еще находились там, однако не успел я – как обычно замыкающим – войти в лагерь, они уже снова отправились прокладывать след. Во время этого перехода были повреждены сани Эгингва; продовольствие в пути поубавилось, весь наш груз теперь можно было увезти на четырех санях, а потому мы сломали поврежденные сани Марвина и использовали материал для починки остальных. Поскольку на следующей стоянке Марвину с двумя эскимосами предстояло повернуть назад, он оставил здесь необходимое ему продовольствие и часть снаряжения, чтобы не возить их с собой лишний раз туда и обратно. На починку и перераспределение грузов ушло несколько часов времени, отводимого для сна, и, поспав всего 3 часа, мы снова тронулись в путь на четырех упряжках в десять собак каждая.
Следующий переход оказался очень удачным. Бартлетт исполнял мою просьбу, как хорошо воспитанное дитя, и, воспользовавшись хорошим состоянием льда, отмахал целых 20 миль, несмотря на то что часть времени пришлось идти при слепящей пурге. Температура колебалась между 16° и 30° ниже нуля – это указывало на наличие открытой воды к западу, откуда дул ветер. В течение этого перехода мы пересекли несколько полыней, затянутых предательским молодым льдом, который был припорошен недавно выпавшим снегом. На краю одной из них, в 200 милях от суши, мы увидели свежие следы белого медведя, направлявшегося на запад.
25 марта в 10 часов 30 минут утра я достиг лагеря, где, согласно моему распоряжению, после пяти переходов нас ждали Бартлетт и Хенсон. Я поднял их на ноги, и мы энергично принялись чинить сани, перераспределять грузы, отбирать наименее работоспособных собак и перетасовывать эскимосов в остающихся отрядах.
Пока шла эта работа, Марвин, воспользовавшись ясной погодой, вторично
Я был вдвойне доволен результатами наблюдений – как за самого Марвина, который оказывал мне бесценную помощь и заслуживал того, чтобы пройти дальше на север, чем Нансен и герцог Абруццкий, так и за Корнеллский университет, в котором он преподавал и двое воспитанников и патронов которого сделали взносы в фонд Арктического клуба Пири. Кроме того, я надеялся, что в крайнем северном пункте своего маршрута Марвин измерит глубину океана; к сожалению, возле лагеря не оказалось молодого льда, в котором можно было бы сделать прорубь.
Около 4 часов дня Бартлетт, Укеа и Карко на двух санях с 18 собаками вышли в авангарде на север. Бартлетт отправлялся в путь, полный решимости в последующие пять переходов (после чего ему предстояло вернуться на сушу) пересечь 88-ю параллель, и я искренне надеялся, что он сможет отмахать эти мили, ибо он, безусловно, заслуживал такого рекорда. Позже я узнал, что он намеревался покрыть в свой первый переход 25 или 30 миль, и он бы покрыл их, если бы не помешали обстоятельства.
Когда Бартлетт ушел, я еще несколько часов не мог лечь спать, хотя накануне спал мало и очень устал от долгого перехода и работы в лагере. Оставались многочисленные мелочи, которым требовалось уделить внимание. Надо было написать ряд писем и составить распоряжения для отсылки их с Марвином на корабль, а также разработать с ним программу его предполагаемой поездки на мыс Моррис-Джесеп.
Наутро, в пятницу 26 марта, хорошо выспавшись, я поднял людей в 5 часов. Позавтракав, как обычно, пеммиканом, сухарями и чаем, Хенсон, Ута и Кешунгва на трех санях с 25 собаками вышли в путь по следу Бартлетта.
В половине десятого утра Марвин, Кудлукту и Харриган на одних санях с 17 собаками выехали на юг.
Ничто не омрачало нашего расставания. Утро было ясное, морозное, лед и снег искрились на солнце, отоспавшиеся собаки были резвы и проворны, из полярной пустыни веяло свежим холодным воздухом, а сам Марвин, хотя ему и не хотелось поворачивать назад, был счастлив тем, что ему довелось пронести знамя Корнеллского университета за крайнюю северную широту, достигнутую Нансеном и герцогом Абруццким, а также тем, что, за исключением Бартлетта и меня, он один из всех белых побывал в той исключительной области, что простирается за 86°34 северной широты.
Мне всегда будет радостно сознавать, что Марвин шел со мной в эти последние дни. По пути мы обсуждали планы его поездки на мыс Моррис-Джесеп и маршрут промеров океанских глубин, которые он намеревался провести оттуда в северном направлении. И когда он повернул обратно, на материк, он был полон надежд на будущее – будущее, которое ему не суждено было узнать.
– Остерегайся полыней, мой друг! – Таковы были последние слова, которые я ему сказал.
Итак, мы пожали друг другу руки в безлюдной белоснежной пустыне, и Марвин повернул на юг, навстречу своей смерти, а я на север, к полюсу.
Глава двадцать восьмая
Мы побиваем все рекорды
По странному совпадению, вскоре после ухода Марвина в его трагический последний путь с 86°38 северной широты, солнце померкло и по всему небу расползлась свинцово-темная мгла. По контрасту с мертвенно-белой поверхностью льда и снега и необычному рассеянному свету мгла эта производила непередаваемое впечатление. Это был свет без тени, в котором невозможно было видеть на сколько-нибудь значительное расстояние.
Такой свет без тени – нередкое явление на ледяных полях Полярного моря [Северного Ледовитого океана], но мы впервые столкнулись с ним после того, как покинули сушу. Невозможно найти более совершенную иллюстрацию к арктическому Аду, чем этот серый свет. Более призрачной атмосферы не мог бы представить себе даже сам Данте – небо и лед были тусклыми и совершенно нереальными.