Северный Удел
Шрифт:
Хорошо. Я сбил каплю, набрякшую на носу. Если за мной следят, то шпионка тоже окажется в поле зрения. О Ритольди и так уже все и всё знают. Или догадываются. И получится, что уже не она будет искать Ордену союзника, союзник сам…
Я усмехнулся. Ловко.
Видимо, Зоэль своей наглостью, ловкостью, умом пыталась понравиться нашему врагу. Тот тоже умен и дерзок. И тоже, наверное, понимает, что шпионка, убившая «бешеного Грампа», не просто так сдалась властям. Пока мы ее допросим, пока из Ганавана выпишем эскорт, пока он придет.
А искать ее уже не надо.
Перехватив бутерброд в одной из гостиных, я поднялся к себе наверх. На низком столике у кровати ворохом лежали бумаги. Их прибавилось.
Письмо Йожефа Чички было запечатано кровью, и поэтому я вскрыл его первым. Мой старый приятель пустую информацию шифровать бы не стал.
Лист раскрылся, предъявляя бегущие по бумаге малочитаемые каракули. Секрет старый, но действенный. Я потянулся за иглой.
Легкий укол, капля крови расплывается по первым буквам, и они, как живые, начинают скакать вверх и вниз, разделяясь, выстраиваясь, обретая четкость. Твердый и аккуратный почерк Йожефа Чички проступает сквозь фальшивые строчки.
«Бастель! Я навел справки по твоему делу. Хотя, чую, зря сунулся. В Леверне никто об особенной крови не слышал, даже в тех кругах, в которых я когда-то вращался по твоей, юнга, просьбе. Но некий столичный провизор (закупающийся у меня кое-чем, имени даже не проси) обмолвился, что с полгода назад, может меньше, необычная склянка вроде бы гуляла по городу. Гуляла, конечно же, не в открытую и среди народа, потихоньку промышляющего рецептики да микстурки известной тебе направленности. Также, по его словам, имелись слухи об интересе в недавно открытом гематологическом университете, правда, быстро заглохшие. Но опять же наверняка тебе ничего не скажу. Та ли это склянка была? Занимались ли ею люди? Причастен ли к этому кто-то из студентов или преподавателей? Мне это не известно. Фамилию же назову одну: Иоганн Фехтель. Он химик и фармацевт, держит лавку у здания Попечительной комиссии, улица Императрицы Софии, дом пять, конечно же, Ганаван. Человек он вздорный, грубый, но тебе откроется, скажи ему только, что от меня».
Я отложил письмо.
Фехтель. Что-то слышал о нем, но, видимо, совершенно мельком, не касательно к делам, которые вел когда-то. Здесь придется лично…
Ганаван я не любил.
Слишком помпезно, слишком широко, арки и колонны, площади и проспекты. И толпы народу. А на задах — грязь и вонь съемных домов и убогость бараков. Конечно, почти в любом городе так, но в Ганаване, такое ощущение, это выпячено напоказ.
Так, от дознавателя Каратыгина.
Я взял письмо, по-простому опечатанное сургучом полицейской части, сломал печать, развернул. Увы, Каратыгину до Йожефа Чички в смысле каллиграфии и правописания было далеко. Но предмет он знал твердо.
«Господин полнамочный следователь по особым делам, — писал он. — Исполняя ваше указание по апознанию трупов и розыску „козырей“, напавших на здание морга больницы Керна В.П., докладываю.
Опознаны трупы: Сметанникова Афанасия Якуба, тридцати трех лет, прозвище „Блондин“, Хаменики Самуила, сорока семи лет, прозвище „Барон“, Цымбанова Алексея Петровича, двадцати пяти лет, прозвище „Цымба“ и Жансолоева Мамбека, сорока лет, прозвище „Санжак“.
Все „козыри“ вольные, трое сидели вместе в Тукушанском остроге, „Блондин“ два года назад состоял в товарищстве Сиваря-Якоря, но, по сведениям агентуры, с полгода как из него вышел, недовольный своей долей. Сметанников и Цымбанов проживали на Ткацкой слободе, делили одну комнату, Жансалоева ютил брат. Место жительства Хаменики выяснить не удалось, по слухам, жил в таборе за Большими Канавами.
Вместе их не видели, кроме одного раза в трактире чухонца
Среди „козырных“ товарищств известно, что Трегуб получил щедрый аванс за изъятие мертвеца из морга, наблюдали его и в пролетке после нападения, но далее он как в воду канул, хотя и нумер в гостинице за ним неоплаченный имеется, и вещи его, не из дешевых, остались на месте, как то: часы золотые фирмы „Поляр“, трость с серебряным набалдашником, сюртук от мадам Келон аж в тридцать рублей ценою.
По собственному разумению мною были посланы по моргам и окружным погостам люди на предмет неопознанных мертвецов, так как посчитал я, что и от Трегуба заказчик мог избавится. Три трупа было выявлено, но двое оказались утопшими рыбаками соседней губернии, а третий по описанию под Трегуба не подошел.
Военнаго с южным загаром никто среди „козырных“, а также опрошенных трактирных не узнал. Где останавливался и куда пропал выяснить не представляется вазможным.
Домыслы: Трегуб, как связи имеющий, мог через трактирных и прочих объявить набор „козырей“. Вольные, думается, и дешевле, и перед товарищствами ответ держать не нужно. Военный же, видимо, выступал от заказчика и был в некотором роде банкиром и надзирателем всего предприятия. За сим же более информации не имею, ваш Каратыгин П.Ф.»
М-да.
Я покусал ноготь. Ерунду отписал незнакомый брат Каратыгин. Размотал до Трегуба, так Трегуб и светил вовсю, все его видели, всем он на глаз лег. А потом канул. Но вот военный…
В отставке или служит? Каких войск? Какой крови? Южный загар — не ассамейский ли? И что значит: «не представляется вазможным»? По воздуху прилетал, по воздуху улетал? Гуафр!
Я в раздражении смял письмо.
Потом подумал, расправил, разгладил. Сколько там у этого Каратыгина было времени? Два дня, три? Хорошо хоть Трегуба выудил. По такой стрельбе, пусть и на окраине города, «козыри» наверняка все попрятались, «заглохли» в лежках. Да и сам Каратыгин, наверное, понимает, что бесполезными новостями потчует. Ладно.
Письмо от Шептуновых пахло туалетной водой, они витиевато справлялись о моем здоровье, звали в гости, бомбардировали слухами и выспрашивали, где теперь безопасней отдыхать, и на какие воды им лучше ехать. При этом всецело доверяли моему мнению.
Губернатор Тильзен в десяти сухих строчках обещал помощь и содействие, надеялся, что мы нашли общий язык с Николаем Федоровичем, и сокрушался по поводу губернской казны, которая не позволяет ему расширить штат полицейских.
Еще одно письмо, обнаружившееся под остальными и поэтому не замеченное мной ранее, лежало в уже взрезанном конверте. Послано оно было на имя Сагадеева, и обер-полицмейстер, видимо, посчитал нужным передать его мне для ознакомления вместе с остальной корреспонденцией. Три плотных листка, несколько раз переписанные, поскольку были без помарок, имели трехнедельную давность.
Отчитывался полицмейстер города Жукоева.
Город, насколько я помнил, стоял в стороне от больших дорог, в десяти верстах от Южного тракта, и знаменит ничем не был. Тихий городок, кожевенная, кажется, мануфактура, торжище, за год одно убийство, не более.
«Николай Федорович, — писал полицмейстер, — в свете распоряжения докладывать обо всех случаях, имеющих странности и загадочности, намерен сообщить вам, что такой случай в Жукоеве произошел семь месяцев назад. Вспомнил я его, потому что сам периодически голову ломаю и не могу придти к однозначному мнению, хотя и записан тот случай как несчастный и помешательный.