Северный ветер
Шрифт:
— Вперед, ребята! — командует он и бежит впереди всех. У порога останавливается. — А цепь для этой собаки захватили?
— Есть, господин барон, — кричит драгун, звякая наручниками. — Уж она будет крепко сидеть у меня…
Барон вытаскивает револьвер. Драгуны щелкают затворами. Лица у них становятся гневными, глаза загораются ненасытной злобой.
Барон медленно открывает дверь и настороженно заглядывает. Чего-то испугавшись, он прячется за косяк. Ничего страшного: просто какой-то узел
Широко распахнув двери, звеня шпорами, гремя винтовками и звякая кандалами, драгуны вваливаются в дом. Дверь остается раскрытой настежь. Студеный воздух белыми клубами врывается в комнату. У ищеек разгорелись глаза. Бароненок яростно топает ногами по полу и кричит:
— Бейте его, разбойника! Вяжите! Скрутите, чтоб он у нас бежать не вздумал. Пусть издохнет, собака!
— А… его нету, господин барон.
Барон начинает пристальней вглядываться.
— Хм…
— И вправду нет…
Он дергает дверь кладовой. На полу валяются глиняные горшки и разная рухлядь.
— Удрал, значит. Вот скотина! Не может быть… — Барон таращит глаза и заикается от гнева. — Не может быть… — Он топает ногами и с размаху ударяет рукояткой по дверному косяку. — Эй, собака, выходи! Вылезай, говорят тебе!.. — Лицо его багровеет. Орет он не своим голосом, визгливо, будто его душат. — Обыскать весь дом! Все перевернуть! Найти и притащить сюда! Всех согнать и выпороть, как собак! Шкуру сдеру! В крови, в крови утоплю я вас, мерзавцев…
Внезапно он смолкает, заметив, как один из драгун с винтовкой наперевес на цыпочках крадется к кровати.
— Ишь спрятался. Сейчас я его, черта…
Драгун срывает простыню с головы лежащего. И тут же, будто его огрели, отшатывается назад. Он грохает об пол прикладом винтовки и свободной рукой инстинктивно заслоняет глаза.
— А кажись… издох, мерзавец… — еле выдавливает он из себя.
— Дьявол, — негодует другой, но тут же, спохватившись, крестится: — Спаси, господи, душу раба…
Барон подходит, останавливается чуть поодаль, низко наклоняется и смотрит, долго не сводя глаз. Револьвер в его руке дрожит. А старый Робежниек лежит на своей постели по-хозяйски. Белый платочек, обхватив подбородок, торчит на макушке игривыми ушками. Губы сурово сжаты, крупный нос с небольшой горбинкой — почти такой же, как у барона. Кажется, будто старик с усмешкой встречает нежданных гостей. Лишь правый глаз глубоко провалился в иссиня-черную впадину.
Барон оборачивается и вопросительно смотрит на своих сообщников. Видно, как злоба и в его глазах уступает место страху. Нелепому, малодушному, суеверному. И те, на кого падает его взгляд, опускают глаза.
Все молча идут к выходу. Барон впереди, солдаты за ним следом. Идут торопливо, придерживая винтовки, чтобы не гремели. Стараются
…Ян Робежниек в первое мгновение не узнает своего тестя. Исхудавший, с коротко подстриженной бородой, в шубе, крытой домотканым сукном, и крестьянской шапке, он не то сгорбился, не то постарел.
— Ты? — растерянно тянет Ян и обеими руками трясет холодную руку Мейера. — Как хорошо, как хорошо, что ты наконец дома. Мария и мама. Все мы так тебя ждали!
Он оставляет тестя в передней и бежит в комнаты.
— Мама! Мария! Папа вернулся!
Поднимается радостный переполох. Мария, смеясь и плача, бросается отцу на шею. Пожалуй, радость ее чересчур шумлива. Но это понятно после прошлого холодного приема. Мамаша поднялась с дивана и почти до дверей идет навстречу мужу. На ее дряблом, расплывшемся лице тоже нечто вроде улыбки.
Мейер сидит за столом. Перед ним чашка горячего кофе и тарелка с печеньем. Остальные вплотную окружили его. Кто пододвигает сахарницу, кто подает ложечку. Наперебой стараются угодить.
Мейер медленно и неохотно прихлебывает кофе и наблюдает, как они, перебивая друг друга, рассказывают ему о событиях последних дней. По крайней мере делает вид, что слушает. На лице его какая-то кислая мина, а глаза уставились в скатерть.
— Ну рассказывай же, рассказывай, как ты жил это время, — пристает Ян. — Где был и каким образом вернулся?
Мейер делает вид, что не слышит. Им приходится снова повторить все о старом Робежниеке. Тогда Мейер поднимает лицо — хмурое, недовольное. На лбу морщины, глаза холодно, почти презрительно поглядывают на окружающих.
Он пойдет проведать больного. Ян с Марией тоже хотят непременно идти с ним. Мария укладывает в корзинку все самое вкусное, что есть в доме.
Они надевают шубы, натягивают варежки и всячески кутаются, по совету мамаши. Мейер, уже одетый, глядит исподлобья и ждет, когда же кончится это представление.
Он идет впереди. Ян с Марией едва поспевают за ним. У Марии на первом же пригорке пропадает охота идти дальше. Но надо идти. Ян несет корзинку и, по возможности, поддерживает жену.
Пожарище еще дымится. В амбаре дотлевает зерно, распространяя запах гари. Всюду валяются обручи от сгоревших бочек, колесные ободья, железо от повозок. Снег далеко вокруг почернел, засыпанный пеплом и обгорелыми щепками. Жутко темнеют средь белого, заснеженного простора бурые, выжженные пятна.
Мейер стоит посредине двора и мрачно глядит на разоренную усадьбу.
— И это должно устрашить бунтовщиков, — бормочет он про себя. — Ради этого сжигают постройки, принадлежащие имению. Где тут рассудок, где логика?