Северный ветер
Шрифт:
— Нельзя. Мы с Зиле уже толковали. Ничего не получается…
Слышен резкий кашель. Девушка начинает торопиться.
— Ой, мне пора! Идет кто-то… На, на, возьми это!
Девушка сует узелок в отверстие решетки. Сниедзе, ухвативши его обеими руками, тянет изо всех сил. Как назло, застрял и не идет. Девушка проталкивает сверток, и наконец он у него в руках.
— Закрой окно! — бурчит кто-то сквозь сон. В подвале становится тихо. Доносятся только слабые стоны больных, накрытых пальто с головой. Точно стонут из-под земли души умерших.
Сниедзе
— На, — предлагает Сниедзе. — Отцовский меховой жилет.
— Ну, а как же ты сам? Нет уж!
— У меня теплая фуфайка и кальсоны. Теперь пусть какой угодно мороз… А у тебя одно легкое пальтишко. Тебе как раз пригодится.
Зиле, колеблясь, берет.
— Но, ежели тебе станет холодно, скажи. Я ведь привык ко всему. Могу выдержать. — Они разговаривают шепотом, чтобы не мешать спящим. — Здесь что-то в кармане — а… нож! Тебе не нужен? Ладно, оставлю себе. Если поведут пытать — была не была, или их, или себя. Так в руки не дамся.
Они лежат рядом, голова к голове.
— Не знаю, как ей удалось пробраться, — рассуждает Сниедзе. — Отчаянная девчонка. Я все время боялся, что ее пристрелят.
— Наверно, на посту этот молоденький солдатик. Он больше на человека похож… Что она тебе рассказывала?
— Ничего нового. Все ерунда. Наверно, ничего не выйдет.
Последние слова относятся к неиссякаемым надеждам на чудесное освобождение, в которое так верят арестованные. Иногда разносится слух о каких-то таинственных отрядах партизан, которые собираются в лесах и вот-вот ночью нагрянут и освободят всех. Более благоразумные понимают, что надежды эти напрасны, а все же в глубине души и они надеются. В этом мрачном подвале рождается вера в невозможное. Она необходима, чтобы среди крови и насилия воля к жизни не погасла, как слабая искра.
— О Робежниеке ничего не говорила? — немного помолчав, спрашивает Зиле.
— Робежниек, говорит, достает паспорта тем, кто уезжает в Россию. Говорит, многие едут. Она и меня подбивала бежать. А как убежишь…
Зиле больше не слушает его. Занятый какими-то своими мыслями, он садится и глядит в окно.
Немного спустя он тихонько встает и подходит к окошку, просовывает руку за решетку и ощупывает что-то. Потом возвращается и ложится на старое место. Сниедзе слышит его тяжелое дыхание.
В подвале тихо. Только в глубине все еще стонут избитые. Сниедзе едва задремал, как над самым его ухом раздается голос Зиле:
— Слушай… Решетка с одной стороны шатается…
Сон мгновенно исчезает. Сниедзе соображает сразу, что это значит.
— Не может быть!
— Я уже давеча заметил, когда ты тянул узел. Теперь сам проверил. Один прут шатается. То ли ржавчина разъела, то ли кузнец забыл приклепать. Одному
Сниедзе вздрагивает.
— Брось. Куда мы пойдем?.. Как мы выберемся?.. Снаружи солдат ходит.
— Разве не лучше сразу получить пулю, чем дожидаться, пока потащат на кухню, будут пытать, изуродуют, а под конец прикончат, как собаку. Вдруг нам удастся…
Сниедзе изо всей силы стискивает зубы, чтобы не стучали.
— Зиле… Я не знаю, мне страшно…
— Чего ты боишься? Двум смертям не бывать. Останемся — все равно нам конец. Днем раньше или днем позже. А если удастся…
Он встает и снова подходит к окну. Сниедзе осторожно идет за ним. Ему кажется, что, как бы тихо он ни старался ступать, сапоги гремят по цементному полу. Дыхание вырывается с шумом, а сердце стучит, как молот.
Они оба просовывают руки и пробуют. Холодное, шершавое железо слегка подается. Сниедзе нажимает изо всех сил. Но Зиле уже видит, что руками не осилишь.
— Постой… — говорит он и отстраняет юношу. Шагая через спящих, он приносит узкую длинную скамью. Что-то с нее свалилось на пол. Спящие зашевелились. Кто-то заговорил во сне.
Зиле и Сниедзе в оцепенении застывают на миг у окна.
Опять стихает. Все привыкли к тому, что каждую ночь кто-нибудь начинает искать место потеплее или пробирается по нужде к параше у дверей.
Ножки скамьи мешают им. Хорошо, что они некрепко держатся. Зиле долго возится, вытаскивая их, и потихоньку кладет в угол.
Они проталкивают сквозь решетку угол скамьи, и оба грудью наваливаются на нее. Сразу чувствуют, что поддается. Конец железного прута сгибается с легким скрипом. Оба разом наклоняются и видят, что путь открыт.
— Не знаю… — еле слышно шепчет Сниедзе. — Мне страшно… Пожалуй, это предательство. Мы удерем, а они останутся.
— Ты просто дурак. Разве не из-за предательства мы с тобой очутились здесь? Где теперь нет предательства? Кому ты можешь довериться? Разговаривать тут опасно. Половина из тех, кто здесь валяется, готовы предать и меня, и тебя, и всех остальных, только бы самим спастись. Кто здесь думает о других? Они не товарищи. Это уже не люди, а перепуганное стадо. Шшш! — Он наклоняется над Витолом, который во сне поворачивается на другой бок. Прислушивается, потом выпрямляется. — Спит. Уж если этот заметит — все пропало. Он никого не пощадит…
Они просовывают головы в окно и всматриваются.
— Ходит… — шепчет Зиле. — Вдоль всего здания, а потом вниз. Проклятый пожар. Светло как днем… Подождем, пока он спустится вниз. Потом надо быстро вылезать и бежать налево. Овраг там подходит к самой стене. Внизу у парка сразу начинается ельник. Только бы взобраться на пригорок, а оттуда в лес… Значит, мне первому?
Сниедзе хочет ответить, но не может. Голос не повинуется ему. Он только кивает головой.
Зиле уже собирается лезть, но вдруг отшатывается, прикрывает доской отверстие.