Северный ветер
Шрифт:
В кухне такой гам, что в комнате приходится громко кричать, чтобы расслышать друг друга. Солдаты расхаживают, стуча сапогами, звеня шпорами, бренча шашками. Толкают табуреты, разбрасывают посуду, громко разговаривают, хохочут.
— Опять явились… — ворчит Мейер, хмуря брови.
Госпожа Мейер не отвечает. Ей противна эта возня и адский шум. Но она терпит. Все-таки лучше, чем революционеры.
Юзя снова широко распахивает дверь. За ее спиной видны смеющиеся лица драгун с оскаленными зубами.
— Ко мне, барыня, гости пришли. Нельзя ли нам побыть немного в этой комнате? А то там совсем нет места.
Госпожа и Мейер, не говоря ни слова, встают, забирают, что нужно, и удаляются в спальню.
Столовая сразу наполняется диким гамом. Тащат стулья, двигают стол, открывают дверцы буфета и гремят посудой. Скрипят пружины кушетки, стучат сапоги. Звякают шпоры. Звонкий смех и гнусная похабщина, словно липкая грязь, шлепаются о дверь…
Ян Робежниек встречает Витола, как дорогого, долгожданного гостя. Приветливо улыбается, делает вид, что приятно изумлен, трясет ему руку.
— Здравствуйте, здравствуйте! Мы ведь старые знакомые. Столько времени не видались. Присаживайтесь, присаживайтесь, господин Витол. Вы никуда не торопитесь? Ну уж минутку-то посидеть можете. Выпьем по стакану чаю. Мария, дай-ка нам чего-нибудь закусить.
Они сидят друг против друга. На столе чай, бутылка водки, пироги, печенье. Витол силится держать себя непринужденно, весело и доброжелательно. Говорит почти один Робежниек.
— Вот видите, господин Витол, как меняются времена. Давно ли вы рыли канавы на болоте, а я ходил вас агитировать. Помните? Какими глупцами мы были. Нам тогда казалось, что мир можно изменить красивыми словами. Мы всё тогда считали скверным, несправедливым, невыносимым. Помните?
— Как же! — улыбается Витол. — Все были недовольны. Читали ваши стихи и были убеждены, что в вашей организации единственное спасение.
— А знаете, господин Витол, у меня с социал-демократической организацией и тогда не было никаких связей. Я действовал больше на свой риск. Вы же помните, какое было тогда время. Произнести какую-нибудь речь уже считалось большим геройством.
— Да, дураки мы тогда были… — Витол выпивает и трудится над куском селедки, стараясь отодрать мякоть от костей.
— Вот вы вспомнили о моих стихах… Бред молодости, и только. Моих теперешних произведений вы, наверное, не читали. Нет? Советую прочесть при случае. Мои взгляды изменились, радикально изменились. Теперь я убежден, что силой и насилием ничего добиться нельзя. Я хочу, чтобы все шло не путем революции, а путем мирного, естественного развития. Принцип развития во все времена остается один и тот же. А идеал равноправия и абсолютной справедливости всегда останется только идеалом. Приблизиться к нему мы можем только мирным путем, совершенствуя себя и трудясь каждый на своем поприще… Если не ошибаюсь, и ваши взгляды радикально изменились, господин Витол.
— О… — отвечает Витол, со смаком обсасывая селедочную кость.
— Сие неизбежно, как только человек начинает размышлять ясной, незатуманенной головой… Ну, а как вы теперь… Вам поручают довольно важные задания?
Витола интересует только то, что относится лично к нему. Водка его немного разогрела, и он стал разговорчивей, самоуверенней.
— Какие там задания! Чепуха! Делаю, что хочу. Вчера мы с Карлсоном вместе чай распивали,
— Да. Говорят, что у вас такие отношения…
— Что? У меня? Да в любое время! Мне всякие там Карлсоны ни к чему. Писаришка, а воображает, что большой человек… — Он спохватывается, что наболтал лишнее. — Никому я ничего не обязан рассказывать. Захочу — говорю, а силой они у меня не добьются. Иногда вот езжу с драгунами. Отчего не покататься? А люди сразу думают, будто я бог весть чего рассказываю и показываю им. Я все знаю, что про меня болтают.
— Известное дело. Люди вечно сплетничают. О ком они только не говорят… — Ян снова наполняет его бокал. — Пейте, господин Витол. Кто знает, когда мы опять увидимся.
— Ну, если черт меня не заберет…
Один вопрос все время вертится у Яна на языке. Но он робеет. Никак не решается спросить. Наконец набирается храбрости.
— Вы там все знаете… Случайно не слыхали, обо мне ничего не говорят?
— О вас? Нет. Вот о вашем брате — да. Если бы его поймали… Вы не знаете, здесь он или удрал?
— Ничего не знаю. Совершенно ничего. Уверен, что его давно уже здесь нет. Не такой уж он дурак.
— И я твержу им то же самое. А они не верят, слушают разное вранье… Ой! Уже темнеет, а я все еще тут сижу. Пора мне! — И он поспешно прощается. Ян провожает его до дверей.
— Значит, обо мне разговора нет. Что ж, иначе и быть не могло. Я ведь никуда не совался. Но очень прошу вас, господин Витол. Если, паче чаяния, кто-нибудь донесет… Вы уж со своей стороны… Вы же меня знаете…
— Не извольте беспокоиться. Я с любым офицером запросто могу поговорить. Меня послушают. Стоит мне словечко замолвить. Ох, совсем стемнело… — сокрушается он, выглянув за дверь.
Витол делает каких-нибудь десять шагов по дороге, и уже не видно за домиком прачечной освещенных окон школы. Перемахнув через заснеженную канаву, он бредет мимо запорошенных кустов сирени по берегу Даугавы тропинкой, которая тянется от имения к волостному правлению. От дороги его заслоняет пригорок, а со стороны Даугавы густые кусты ивняка и ольшаника. В одиночку Витол всегда ходит тропинкой. Большака он боится.
Боится и сумерек! Идет и пугливо озирается. Ему кажется, что темень сгущается прямо на глазах. Хмель немного заглушает страх, и поэтому он не вполне ясно сознает всю опасность положения. Он бы не мог объяснить, чего, собственно, боится. Поблизости ни души. И кому взбредет в голову в такой поздний час идти по глухой тропинке? Тишина. Только сухой снег шуршит, дымясь над твердым настом.
Шуршит таинственно, угрожающе. И тогда чудятся чьи-то шаги за спиной. Быстро обернувшись, Витол смекает — это его же собственные шаги. Школа с пристройками и деревьями вокруг до половины скрылась за пригорком. Вот-вот совсем пропадет из виду. Тропинка круто спускается с бугорка и тянется за кустами, гладкая, скользкая. Здесь и ветра почти не чувствуешь. Минут через десять он будет уже в имении, в полной безопасности. Ну, почему ему не разрешают носить оружие? Не приходилось бы прятаться по кустам да брести по сугробам…