Северный ветер
Шрифт:
Затем правая рука его начинает потихоньку подвигаться к карману. Но этот проклятый все видит. И тут же огромный черный револьвер появляется перед самым носом барона. Он закрывает глаза и бессильно опускает руки.
— Не извольте беспокоиться, господин барон, — говорит Робежниек дружелюбно. — Не станем же мы устраивать поединок. И место здесь неподходящее — чересчур пахнет падалью.
Мартынь наклоняется, вытаскивает у барона из кармана маленький «смит-вессон» и, держа его на ладони, разглядывает.
— Красивая
И садится по другую сторону камня. Барон инстинктивно озирается. Мартынь смеется.
— Напрасно оглядываетесь, господин барон. Они лежат в запаянных свинцовых гробах. Я даже сомневаюсь, пришли ли бы они вам на помощь, если б даже могли. Им стало бы стыдно за такого выродка, такого живого мертвеца, как вы, достопочтенный фон барон. Ну, скажите же что-нибудь. Не будьте таким гордецом, господин барон.
У барона вырывается стон.
— А? — улыбается Мартынь. — Вы, очевидно, предвидите что-то недоброе, господин барон? Впрочем, тут не требуется особой проницательности. Вам уже ясно, чем окончится наша приятная встреча? Однако позволю себе заметить, что я намерен отнестись к вам с величайшим вниманием и уважением, как этого требует ваше высокое звание. Видите двери часовни? Они не заперты, только слегка примерзли. Стоит как следует толкнуть их ногой, и они откроются. Там, в глубине, стоит пустой гроб — вы, конечно, знаете… Стоит захлопнуть крышку — и кузнецу полдня придется повозиться, чтобы открыть. Можете быть абсолютно уверены, ваш покой никто не нарушит.
Глаза у барона вылезают из орбит. Он с трудом дышит, широко раскрыв рот. Что-то щемит в горле.
— Хотите покричать, господин барон? О, пожалуйста! Я не хочу лишать вас такой радости. Можете не сомневаться. Кроме этих могил и кладбищенской ограды, вашего голоса никто не услышит. Не считая, конечно, вашего коня… Ну, что же вы не кричите? Или у вас не принято? Вы ведь лучше знаете весь ритуал. Разве крестьяне тоже кричат только от нагайки? А привязанные к столбу, они молчат, как молчите сейчас вы, господин барон?
Робежниек глядит на испуганное посиневшее лицо с противно отвисшей, дрожащей губой. Мгновение он кривится от гнева, а рука еще крепче сжимает револьвер. Ирония в его голосе исчезает. Неизмеримая ярость овладевает им.
— Дрожишь теперь, пес. Довольно ты крови вылакал. Ну, скажи-ка мне перед смертью, сколько жизней на твоей черной совести?
Несколько раз губы барона беззвучно смыкаются, прежде чем он начинает говорить. Но голос его звучит, как чужой.
— Вы ошибаетесь… Напрасно про меня думаете… Я ничего не мог поделать. Я обязан был присутствовать. Фон Гаммер…
— Знаю, как ты должен был. Лучше бы молчал. Есть у тебя еще какое-нибудь желание? Я обещаю его выполнить. На меня можешь положиться. Лесные братья своих обещаний не нарушают.
Барон
— Отпустите меня. Я заплачу…
— А!.. Откупиться вздумал! По-рыцарски до конца, иначе и быть не может. Как ты думаешь: каким богачом надо быть, чтобы расплатиться за все жизни, которые ты нам должен? Если мы посчитаем крестьянскую кровь, по рублю за каплю, не дорого будет? И сколько же тогда наберется? Пардон, но если уж совершать сделку, то как следует, основательно. Выложим все старые счеты на стол.
Барон видит, что над ним издеваются, но продолжает разговор. Ничего другого он сейчас и придумать не может. Словно утопающий, хватается за соломинку.
— Мы богаты. У моего отца много денег…
— Все бы хорошо. Но беда, видишь ли, в том, что мы должны рассчитаться не только с тобой, но и с твоим отцом. А потом, куда мы денем тех, которые лежат уже в склепе? Да еще их отцов и дедов. Есть ли среди них хоть один, который не купался бы в поте и крови крестьян? Покажи такого одного-единственного, и я отпущу тебя на все четыре стороны. Еще помогу взобраться на коня.
Голова барона низко опущена. Крупные слезы катятся по щекам, падают на полушубок и замерзают там.
— Не выходит, бароненок. Плохой ты коммерсант. И калькуляция у тебя наивная. Если бы вы даже были богаты, как Крезы, вам своих долгов не заплатить. Чем вы думаете откупиться? Разве деньги, лежащие в ваших сейфах, не высосаны по копейке из наших жил? На наши же деньги вы хотите нас подкупить? Поэтому и наш торг — ерунда, бароненок, ничего из этого не выйдет… Ну, а теперь читай «Отче наш». Вероятно, ты веришь в загробную жизнь. По крайней мере нам вы всегда ее проповедовали.
Барон сгорбился и приник к камню, точно сломанный стебель. Все его тело дрожит и дергается.
Рука Мартыня поднимается и опускается вновь. Он брезгливо морщится. Его охватывает чувство непреодолимого отвращения — будто приходится наступать на гадкого и беспомощного, хотя и ядовитого червяка или видеть выползшего из темного угла запыленного, изголодавшегося паука. Надо прижать его пальцем и раздавить. Омерзительно… и, кажется, никогда не отмоешься потом.
Рука Мартыня поднимается и опускается снова.
— Знаешь что, бароненок, — немного погодя говорит он, — я не могу. Не хватает решимости. К сожалению, мне придется оставить тебе твою жалкую, подлую жизнь. Но только с одним условием: ты должен исчезнуть отсюда. Сейчас же, вечером, чтобы духу твоего тут не было.
Барон не верит своим ушам…
— И не смей ни во что впутываться. Не смей никого предавать, ни на кого указывать. Заставь свой язык присохнуть к гортани. А если ты произнесешь хоть одно-единственное слово, пощады не жди. Залезь ты хоть в ад, я всюду найду тебя, можешь не сомневаться… Ну, так как? Идет?