Сезон долгов
Шрифт:
Потом шли женщины-каторжанки, и, наконец, замыкали колонну добровольно следующие по этапу женщины, не пожелавшие расставаться с осужденными мужьями и добившиеся разрешения сопровождать их на каторгу. Вольных можно было отличить по одежде, не казенной, как у арестанток, а домашней. У многих женщин, и у арестанток, и у вольных, были детишки. Одни несли младенцев на руках, другие тянули испуганных, ничего не понимающих и хныкающих от страха малышей за руку.
За колонной каторжан тащились подводы с мешками. На них разрешалось подъехать до вокзала слабым и больным, но таких разрешений тюремный
Ася понуро шагала в толпе каторжанок, закинув за плечо свой легонький, почти пустой мешочек. Колонна растянулась на всю улицу. Головные ряды ее уже скрылись за поворотом, а последние подводы все еще не могли тронуться от ворот Бутырки. Арестованным предстояло пешком дойти до вокзала, где их ждали специальные арестантские вагоны, именовавшиеся в тюремном обиходе «столыпинскими». В этих вагонах с зарешеченными окнами осужденных повезут в Сибирь...
«Не нужно ничего бояться, – говорила себе Ася, стараясь попадать при ходьбе в такт остальным женщинам, но постоянно сбиваясь. – Сибирь так Сибирь. Не нужно бояться, иначе можно просто сойти с ума. Все самое страшное позади... Чего мне еще бояться, если я уже потеряла все, что у меня было, – мужа, дом, состояние, честное имя, всю свою прежнюю жизнь. Нужно смириться с неизбежным. Значит, теперь моя жизнь просто станет другой. Тяжелой, мерзкой, но все же она останется жизнью... И в Сибири люди живут. А испытания Господь посылает, чтобы укрепить наш дух».
Но несмотря на все эти успокоительные слова, ей было очень страшно.
Из стоявшей на тротуарах толпы к колонне каторжан порой бросались какие-то люди, чаще женщины, и пытались прокричать слова прощания или передать осужденным деньги и узелки с едой, но солдаты, охранявшие колонну, с криком: «Не положено!» прикладами прогоняли их прочь.
Когда колонна уже отошла от тюрьмы довольно далеко, Ася заметила замерший у тротуара экипаж, который показался ей знакомым. Как только по улице прошагали арестанты-мужчины и с экипажем поравнялись женщины, он тронулся и поехал вдоль растянувшейся колонны. Нарядная дама, привстав на сиденье, вглядывалась в лица проходящих мимо каторжанок.
– Ася! Асенька! – закричала она, увидев бредущую в толпе Покотилову, и соскочила с подножки экипажа. Это была Ксения Лапина, подруга Аси, с которой совсем недавно, несколько лет назад, они прыгали по партам в пансионе, получая нагоняи от классной дамы, и читали по ночам при свечах в дортуаре романы Золя.
Ксения пробивалась сквозь оцепление, пытаясь оттолкнуть своей изящной рукой в лайковой перчатке солдата.
– Ася, дорогая, я здесь! Я приехала проводить тебя!
– Не положено, сударыня! – задержал ее солдат, преградив ей путь винтовкой. – Извольте отойти! С каторжными беседовать не положено!
– Руки убери, любезный, – брезгливо ответила ему молодая дама и снова закричала: – Ася, пиши мне из Сибири! Проси все, что будет нужно! Я вышлю!
– Сударыня, извольте отойти! – к нарядной даме приближался начальник конвоя. – Не вынуждайте нас применять силу!
– Силу? – с вызовом переспросила Ксения, смерив его взглядом. – И что же вы, бить меня будете, господин
Офицер смешался, а Ксения, размахнувшись, кинула над головами солдат в толпу каторжанок узелок.
– Держи, подружка, на дорогу! – прокричала она.
Ася попыталась поймать передачу, но узелок развязался у нее в руках, и большая часть приготовленного высыпалась на дорогу. Под ноги каторжанок покатились апельсины, баранки, пряники, леденцы...
Ася нагнулась, чтобы собрать продукты, но начальник конвоя закричал страшным голосом: «Не останавливаться!», и она успела схватить только один апельсин. Остальное, изловчившись, разобрали другие каторжанки.
– Спасибо, Ксюша, что вспомнила обо мне! Прощай! – прокричала Ася подруге и засеменила дальше в серой толпе.
«Все-таки Ксения меня не забыла, – думала она. – Пожалела, приехала проводить. Но почему она так странно вела себя на суде? Почему забыла о телефонном звонке, которым меня вызвали из ее дома? Разве можно было о нем забыть? Впрочем, для нее он не имел никакого значения, может быть, и не удержался в памяти... Да и волновалась она на суде. Все мы там волновались».
– Настенька, здравствуй! – сказал вдруг кто-то за ее спиной (за уголовными преступницами шли политические). – Ты только не оборачивайся. Возьми, это твое.
И ей протянули еще один апельсин.
Голос Ася узнала сразу. Он принадлежал каторжанке из политических, Муре Веневской, эсерке-террористке, которую остальные политические называли почему-то Долли.
С Мурой Анастасия познакомилась в тюремной больнице. Арестовали Асю Покотилову в феврале, когда было еще холодно, и она сразу же жестоко простудилась в тюрьме. Простуда перешла в пневмонию, и Ася в тяжелом состоянии оказалась в больнице. Неделю она прометалась в жару, потом ей стало полегче, Ася оправилась и через месяц встала на ноги. Окончательно окрепнув, Анастасия принялась помогать санитаркам ухаживать за тяжелыми больными. Ее помощь приняли с благодарностью, может быть, поэтому и задержали в больнице подольше.
А Асе казалось, что все на свете, даже мыть полы в палатах и выносить судна из под лежачих больных, лучше, чем вернуться в общую камеру. Работая в больнице, некогда предаваться унынию, которое приводит к смятению души и опустошительной слабости...
В конце апреля в тюремную больницу привезли молодую женщину, эсерку Веневскую, с изуродованными взрывом руками. Говорили, что Веневская была членом боевой группы и у нее в руках взорвалась бомба, приготовленная для террористического акта. Левой ладони у Веневской не было вообще, а на правой, искореженной, сохранились всего два пальца и один обрубок фаланги. В забинтованном виде рука напоминала клешню.
Веневская все время пребывала в самом мрачном настроении, жалела, что не погибла при взрыве, и твердила, что не хочет жить таким беспомощным, никому не нужным инвалидом. Держать расческу в изувеченной руке ей поначалу было трудно, и ее густые золотистые волосы сбились в настоящий колтун.
– Давайте я расчешу вам волосы, – предложила ей как-то Ася. – Заплетем вам косы, а если хотите – можно сделать красивую прическу.
– С чего это вы решили оказать мне благодеяние? – с вызовом спросила Веневская.