Сезон дождей

Штемлер Илья Петрович

Туго затянул широкий пояс и вернулся в прихожую.

– В чем дело, Афанасий? – Евсей Наумович посторонился, пропустил надоевшего своего спасителя в квартиру и покосился на сумку в его руке.

– Есть дело, Наумыч, есть дело, – почему-то шепотом проговорил Афанасий и, вытянув шею, зыркнул вглубь квартиры. – Вы один?

– Один, один, – насторожился Евсей Наумович.

– Это хорошо, – Афанасий хозяйским шагом прошел на кухню, сел и водрузил на колени сумку. – Хорошо, что здесь, – полегчавшим голосом произнес Афанасий. – А то в комнате

вашей боязно.

– Боязно? – удивился Евсей Наумович.

– Абажур над столом, как гиря, давит. Простому человеку с абажуром непривычно.

Старинный абажур, со множеством складок и рюшек, прозванный в семье «Шапка Мономаха», высился над столом тяжелым парашютом.

– Как это ты вспомнил? – удивился Евсей Наумович.

– А я и не забывал. Не каждый день в такой дом попадаешь. Еще я запомнил картошку в мундирах. Под пиво.

Завтракать приглашать не буду, твердо решил Евсей Наумович, пусть не намекает. С чего это ради? Наверно, опять начнет клянчить пиво. Не дам! Ничего не дам.

Афанасий кольнул хозяина квартиры острыми глазками.

– Не жрать я пришел, Наумыч, – без обиды проговорил Афанасий. – Обещанное принес. В тот раз, когда мы встретились у дворца Мариинского, вы сказали, что больно дорого вам платить три тысячи, помните?

– Не помню, – Евсей Наумович догадался, о чем пойдет речь. – За что платить три тысячи?

– Так вот, я побегал-побегал и надыбил подешевле. За тысячу двести. Ну и мне за труд – пятьсот. Всего, на круг, тысяча семьсот.

– Пистолет, что ли?! – строго спросил Евсей Наумович.

– А то! И патронов шесть штук, полная обойма!

Евсей Наумович видел округлившиеся глаза своего гостя. На левом, желтоватом, вздрагивало веко с короткими поредевшими ресничками, а правое, зеленоватого цвета, было неподвижно, и ресниц было погуще.

– Что это у тебя, Афанасий, глаза разные, – проговорил он, прикидывая, как бы увильнуть от опасного предложения.

– А черт их знает. У мамани были одного цвета, у отца – другого, а я, вроде, скомбинировал.

– Странно. Раньше я не замечал.

– Они разные не всегда. Только когда нервничаю.

– А что ты нервничаешь, Афанасий?

– Так как же, Наумыч? – с детским недоумением воскликнул Афанасий. – По городу шастаю. А если заметут? Счас время-то какое? День прожил, жив остался – радуйся. Сколько раз меня в метро менты шмонали, точно чучмека. А нашли бы пистоль!

– Какой же из тебя чучмек, Афанасий? От тебя за версту лаптями пахнет.

– То-то и оно. Ментам все по хер. Видят небритого да мятого – стало быть чеченец, террорист, гони бабки.

Продолжая ворчать, Афанасий полез в сумку, пошуровал в глубине и, наконец, извлек сверток, приговаривая:

– Вот он, голубчик, вот он, голубчик.

Евсей Наумович с любопытством наблюдал за своим непрошеным визитером.

Тощими пальцами с чернотой под ногтями Афанасий принялся разворачивать пакет.

– Вот он, голубчик, – беспрестанно повторял он, извлекая рифленую, шоколадного цвета рукоятку пистолета.

Евсею Наумовичу редко доводилось воочию видеть настоящее оружие. Бывало он, из любопытства, заглядывал в оружейные магазины, но сейчас пистолет как-то особенно возбуждал и гипнотизировал. Афанасий положил оружие на ладонь и, тяжело покачивая, лукаво оглядел обомлевшего хозяина квартиры.

– Тысяча семьсот рубликов, Есей Наумыч, и душевное спокойствие при всех случаях жизни, – произнес Афанасий.

– Вот ты его себе и оставь, – буркнул он в ответ, не отводя взгляд от пистолета.

– Себе? – Афанасий прогнал бугристый кадык под дряблой кожей горла. – Так у меня же есть один, ждет часа.

– Будет два. Оборону держать. – Евсей Наумович прислонился к шкафу и скрестил на груди руки.

– Не-е-е, Есей Наумыч, так не пойдет, – плаксиво возразил Афанасий. – Это, что же? Я бегал-бегал, людей теребил… Сами же изъявили желание поиметь дома пистоль на случай тяжкой болезни. Вспомните наш разговор, когда пиво пили и рыбкой закусывали. Не-е-е, так не пойдет.

Псих, подумал Евсей Наумович, еще пальнет в меня.

– Слушай-ка, Афанасий. Дам я тебе денег, раз подбил на такое дело. Тысячу рублей, скажем. А пистолет оставь себе. Мне и так хватает забот.

– Не-е-е, не пойдет. – Афанасий продолжал покачивать пистолет на широкой, точно совок, ладони. – Мне второй пистоль не нужен. А шляться по Апрашке, искать барыг, западло мне, Наумыч, писатель мой разлюбезный. В Апрашке каждый второй – стукач, – надтреснутый голос Афанасия крепчал, сдерживал злость. – Бери товар, Наумыч, и делай что хочешь.

Псих, подумал Евсей Наумович, ведь пальнет и никто не услышит – сталинский дом, стены в метр. Может и вправду взять? Взять и выбросить, чем толковать впустую, да пулю ждать.

Евсей Наумович взял пистолет. Холод стали приятно тяжелил руку. А красота и законченность форм завораживали совершенством.

– Куда же мне его спрятать? – растерянно пробормотал Евсей Наумович.

– В вашей-то квартире? – с облегчением вздохнул Афанасий. – Хоть в абажур суньте. Он у вас как Фудзияма какая-то. Не то что пистолет, танк можно упрятать. Или в толстую книгу спрячьте. Вырежьте окопчик и спрячьте. Книг у вас мильен, одну и приговорите. Не то, что у меня: таскаю свой пистоль по всем углам, точно судьбу.

Последняя фраза, произнесенная хриплым, простуженным голосом, задела Евсея Наумовича, и он с удивлением взглянул на своего спасителя.

Афанасий уперся локтями в колени и опустил голову. Казалось, сквозь потертую материю пиджака проступили его тощие плечи. А от всей фигуры вновь потянуло гнилым запахом стоялой воды.

– Ты и впрямь мой спаситель, – пробормотал Евсей Наумович. – И откуда ты свалился на мою голову, серый человек.

– Откуда, откуда, – ухмыльнулся Афанасий, щеря желтые прокуренные зубы, крепко схваченные выпуклыми белесыми деснами. – Или забыли? Не будь меня, так бы и кормили рыбок в Неве.