Сезон дождей
Шрифт:
– Ладно, ладно успокойся, – прервала Наталья. – Ты был неплохой сын. Вспомни, сколько времени просидел у его постели в больнице. Думаешь, он этого не оценил?! Уверяю тебя. То сидение в палате явилось переломным моментом в ваших отношениях. Он умер с легким сердцем, Сейка.
– Ох, если бы так, – вздохнул Евсей.
– Так, так, – подхватила Наталья, – Даже моего папахена проняло. Когда я ходила с ним по кладбищу, тоже почувствовала к нему непонятное.
– Почему все доброе просыпается, когда ничего нельзя вернуть? – следовал своим мыслям Евсей. – Так и мать, наверное, испытывает чувство вины. Перед смертью все кажется таким мелким, ничего не стоящим. Какие-то недомолвки, скандалы, упреки, претензии –
– И рождение случайность, – согласилась Наталья.
– Конечно случайность, еще какая! Не зайди я в сберкассу на Бродского, мы бы и не повстречались.
– Это все Генка Рунич тебя завел, – засмеялась Наталья. – Кстати, куда он подевался?
– Хрен его знает. Вроде в Большом доме работает, на Литейном.
– В сексотах ходит? – удивилась Наталья. – Вот те на! Комсомольский вождь. Знаешь, больше всех твоих приятелей мне нравится Эрик Оленин.
– Мне тоже он нравится. С ним интересно.
– Кстати, как его отец?
– Уже лекции читает. Он ведь крупный ученый.
За стеной привычно пробуждалась квартира. Слышались шаги соседей, идущих на кухню, беготня детей, озабоченные голоса, окрики, смех и плач из-за каких-то обид. Из комнаты матери также доносилось копошение – Антонина Николаевна поднялась, собиралась на работу. Надо было еще приготовить завтрак – себе и детям.
Евсей решительно приподнялся и сел. Потом осторожно перелез через Наталью и встал с дивана. Одежда аккуратно висела на спинках стульев, Наталья не терпела беспорядка, видно, она вставала ночью и подобрала разбросанное.
Сегодня Евсею предстояло сделать несколько запросов по Департаменту герольдии Сената, а именно – дела Почетных граждан государства. Евсей вполне освоился на своей работе в архиве и к белокаменному детищу архитектора Росси спешил с удовольствием.
Прохладные, тихие коридоры, лестницы, залы и галереи бывшего Сената и Синода со множеством глухих хранилищ; длиннющие многоярусные стеллажи, что, подобно пчелиным сотам, вмещали в себе толстенные папки, таящие историю государства Российского за многие годы, манили нераскрытыми тайнами. Да и в коллектив архива Евсей вошел легко и по-свойски. Его приняли сразу, за первым же общим чаепитием сотрудников отдела, в обеденный перерыв. Когда каждый выкладывал на общий стол принесенный с собой завтрак. Антонина Николаевна и Наталья, узнав об этой традиции, снабдили Евсея нестыдным пакетом. С тех пор пакет заметно потощал против того первого, заявочного, но Евсей всегда оставался желанным членом общего застолья. И это неудивительно – он был занятным собеседником. Кстати, кое-кто знал Евсея по шумным институтским вечерам. Это сыграло определенную роль в создании хорошей репутации нового младшего научного сотрудника.
Евсей продолжал одеваться. Он давно уже не носил пиджак в крупную клетку, да и шляпу свою куда-то забросил. Теперь на нем были водолазка с высоким глухим воротом, серый пиджак, черные брюки. Туфли, правда, модные, польские, на высокой подошве, подарок дяди Семена.
– Какие же возникли обстоятельства? – Наталья любила наблюдать, как муж одевается.
– Относительно чего? – Евсей о чем-то задумался.
– Я сказала – пора решать вопрос с обменом, а ты сослался на какие-то новые обстоятельства.
– А-а-а. Приду, расскажу. Надо обдумать не торопясь.
– И это нельзя сделать сейчас?
– Нет, – ответил Евсей. – Я ухожу на работу. А тебя из-за папиных поминок не было дома, ты приехала вчера и легла спать, я не стал тебя будить. Но, поверь, – очень важный разговор. И неожиданный.
– Так я и буду весь день об этом думать? Сейка, ну, пожалуйста, – Наталья обидчиво отвернулась.
Евсей посмотрел в зеркало, желая вернуть в память какую-то
Евсей окинул взглядом письменный стол. Пресс-папье с головой Зевса царственно возлежало среди вороха бумаг, придавливая раскрытую книгу. Евсей читал перед сном. А что – не помнил.
Он шагнул к столу, приподнял пресс-папье. Ах да! То был «Петербург» Андрея Белого. Евсей давно собирался «разобраться» с Андреем Белым. А с тех пор, как занялся делами «почетных граждан» по Департаменту герольдии Сената, это желание усилилось. Была определенная внутренняя связь между героями романа Белого в их реальной повседневной сути и пространными архивными сведениями. И по мере того как он вчитывался в историю жизни героя романа «Петербург» действительного тайного советника Аполлона Аполлоновича Аблеухова, видного сановника, Евсей все более проникался тем, что архив, в сущности, живой организм. А не застывший пантеон. О! Вспомнил наконец Евсей, поймал ускользнувшую мысль – вот о чем он собирался сегодня рассуждать за чаепитием! Андрей Белый или тот же Толстой с его Карениным, да вся великая русская литература тех лет – разве не их прототипы прячутся на полках хранилищ в серых папках из прочного картона с делами Департамента герольдии?! Конечно, мысль эта не оригинальна, лежит на поверхности. Но если копнуть глубже?! Если поискать особ близких в своей биографии к героям классики? К примеру, того же Гоголя? Вот настоящая тема диссертации.
– Я все же взгляну на ту квартиру, – решительно проговорила Наталья. – И зайду в консультацию, просили показаться после первого шевеления. Жаль, Антонина Николаевна ушла, надо бы ее обрадовать, она так ждала.
– Зайди в аптеку, расскажи, – у Евсея поднялось настроение.
Он вошел в комнату мамы. Здесь было светлее, чем в их комнате, сплошь заставленной книгами. На столе, в тарелке, прикрытой салфеткой, лежал его завтрак. Возможно, котлета, оставшаяся еще от поминок, а возможно, жаренная треска.
Евсей поднял салфетку – треска!
Дядя Сема считал, что треска суховата и безвкусна. А Евсею, наоборот, треска понравилась – поджаристая, приперченная и при том сочная – чем совсем не похожа на треску, особенно замороженную. Мать умела готовить.
– Еще посмотрим, как тебе приготовит треску твоя румынка, – не выдержала мать критику дяди Семы. – Если что – беги ко мне, подкормлю.
Так он к тебе и прибежит, тогда подумал Евсей. Он был весь во власти новости, услышанной от дяди Семы.
Дядя Сема не устраивал свою свадьбу – настоящую еврейскую свадьбу в городской синагоге – по всем правилам, как хотела его жена, румынская еврейка. И причиной тому была кончина старшего брата, как он сказал Евсею, когда они уединились после поминок. Тогда-то дядя Сема и преподнес ту самую сногсшибательную весть. Поначалу Евсей решил, что дядя шутит, что дядя выпил лишнего на поминках и болтает черт-те что. Евсей даже рассмеялся. Но впоследствии понял, что дядя Сема, его единственный дядя, хирург «золотые руки», к которому попасть на лечение считалось большой удачей, вовсе не шутит. Тот самый дядя Сема, кто работал доцентом в известной на всю страну клинике урологии 1-го медицинского института под руководством профессора Гаспаряна, ученика профессора Шапиро – а Шапиро вообще считался «светилом европейского значения», к которому приезжали на консультацию не только члены ЦК, страдающие мочеполовыми болезнями, но и члены Политбюро ЦК, включая – страшно подумать – тайного визита самого-самого! Потому что профессор Шапиро наотрез отказывался ехать в Москву и оставить своих больных.