Сезон тропических дождей
Шрифт:
За их спинами вдруг раздался странный звук, похожий на щелчок. Все обернулись. Возле стола с прохладительными напитками стоял в кремовом тропическом пиджаке с элегантной бабочкой под подбородком Ермек Мусабаев в обществе двух молодых асибийцев и держал в руках бутылку кока-колы, которую он только что вскрыл зубами под восхищенные взгляды собеседников.
Брови посла снова сделали движение к переносице, предвещая в недалеком будущем гром и молнию.
— Извините! — буркнул он и отошел к другим гостям.
Мозе увел Катю и Литовцева с кем-то знакомить, Ольгу отвлекла Анна Ивановна каким-то поручением, а Антонов, воспользовавшись паузой, подозвал Ермека:
— Ты рехнулся,
Ермек грустно вздохнул:
— Виноват, Андрей Владимирович. Я почти машинально. Открывалки под рукой не оказалось… А посла не заметил.
— Посла всегда замечать следует, сам лезешь на рожон!
Ермек усмехнулся:
— Что касается рожна, то вы, Андрей Владимирович, тоже охотно лезете на этот самый рожон. Хотя я не знаю, что это такое — рожон.
— Вот тебя однажды стукнут как следует по макушке, и сразу узнаешь. А с меня пример не бери. Я не такой уж блестящий объект для подражания. Как утверждает моя жена, характер у меня нелепый, детский. А тебе-то зачем нарываться на неприятности из-за ерунды, из-за бутылочной пробки? Ты молод, тебе карьеру надо делать.
— Чего? Карьеру, говорите?! — Ермек еще больше сузил и без того узкие глаза, в голосе его прозвучал вызов. — Относительно пробки правы! Глупость, мальчишество — согласен. Повторять не буду. Обещаю. Но вот обещать не лезть на рожон, уж извините, не могу! И на карьеру мне наплевать! Я не бессловесный исполнитель директив и инструкций. Я буду действовать прежде всего так, как подсказывает совесть, а не юлить и изворачиваться. Я приехал сюда работать, а не делать карьеру. Вот так!
Лицо его было напряженным, губы вздрагивали.
— Не петушись! — разозлился Антонов. — Мы сегодня все здесь не в гостях, а на работе. И работать нам надобно хорошо. А у тебя сейчас брак получился. Дипломату рот нужен для разговоров, а не для открывания бутылок.
По плану в половине десятого у фонтана должны были выступать запорожцы. Заранее установленные в саду громкоговорители объявили о предстоящем концерте, и все потянулись к фонтану. Антонов искал габонского консула, куда он делся? Надо «подтолкнуть» визу корреспонденту ТАСС. Только что голова габонца мелькала в толпе и вдруг затерялась, гостей сегодня невпроворот, наверняка больше, чем приглашали. Взгляд Антонова задержался на рослой африканке, стоящей в плотном окружении черных и белых мужчин. Он сразу узнал ее. Это была Уми Нвибе — первая в истории этой страны эстрадная певица, первая дикторша местного телевидения, которое недавно начало действовать в Дагосе. Нвибе была одета в свободного покроя европейское платье, обнажавшее спину с такой бархатистой коричневой кожей, что хотелось до спины дотронуться, как до экзотической невидали. Видимо, в ее жилах была примесь европейской крови, которая чуть осветлила кожу, удлинила и выпрямила волосы, что позволило Уми соорудить европейскую прическу с большим пучком на затылке. В лице ее торжествовала женственность — нежный овал щек, крупные, детски кроткие глаза, которые вопиюще противоречили ярким греховным губам. В одной из местных газет писали, что со дня начала работы асибийского телевидения Уми Нвибе вторглась во многие семьи, имеющие телевизоры, разрушительницей семейных основ, злой разлучницей, заставив мужчин бросать на три вечерних часа все дела, все семейные заботы. Недаром сейчас на приеме вокруг Уми Нвибе толклось столько мужчин всех мастей и возрастов.
— И ты тоже! — услышал Антонов голос за спиной. — Ну и бабник! Прямо-таки пожираешь глазами певичку.
Это был Камов.
— А я и не отрицаю, — весело отозвался Антонов. — Да, бабник! Только
Камов шутливо погрозил пальцем.
— Говорил, не отрицаю! Сегодня на приеме три красавицы: твоя жена, вот эта Нвибе и, конечно, Екатерина Иннокентьевна. Я только что ее видел. Глаз отвести нельзя.
— Почему ты опоздал? — перевел разговор Антонов. — Я уж волноваться начал.
Камов погасил улыбку, склонил большую голову, задумчиво взглянув на свои ботинки.
— Дела были…
— Серьезные?
Камов вынул изо рта недокуренную и давно погасшую сигарету, бросив ее в траву.
— Вполне серьезные. Помнишь, по моей просьбе ты наводил справки в Алунде о коллекторе бывшей французской экспедиции?
— Конечно, помню. Его зовут, кажется, Квеку Ободе.
— Звали…
— Что?
— Звали! — повторил Камов. — Я только что из министерства. Вчера Ободе нашли в кювете на дороге из Алунды. Он был раздавлен колесами машины…
Они помолчали.
— Действуют! — подытожил Антонов.
В той стороне сада, где фонтан, раздались аплодисменты. На площадку перед фонтаном вышли запорожцы и своих броских, невиданных в этих краях украинских нарядах.
— Ты что-нибудь ел сегодня? — спросил Антонов. — Только честно.
Камов мотнул головой:
— Не ел и не хочу! — Он снял очки, широкой пятерней медленно, будто с натугой, провел по лбу, щеке, подбородку, словно стягивал с лица что-то липкое, тесное, чужое. — Не хочу! — Взглянул куда-то в сторону, поверх людских голов. — Понимаешь, Андрей Владимирович…. Как тебе растолковать… Не по себе мне что-то. Хотя я и ни при чем, но косвенно человек погиб… по моей вине.
Антонов положил руку ему на плечо:
— Вот уж глупость. Ты это выбей из головы. Так можно бог знает что на себя навесить.
Камов поднял голову:
— Знаешь что, я, пожалуй, пойду выпью рюмку водки.
Тихая музыка, которую источали запрятанные в ветвях деревьев громкоговорители, вдруг прервалась, раздался щелчок и вслед за ним молодой, по-петушиному напористый голос Войтова:
— Мадам и мосье, товарищи…
Концерт начинался. Гости еще плотнее сгрудились возле травяного газона у фонтана, который служил артистам сценой. К микрофону подошла круглолицая девушка с уложенными вокруг головы тяжелыми косами, профессионально бойко прокричала:
— Здравствуйте, дорогие хозяева и дорогие гости! Поздравляем вас с праздником Великого Октября! Начинаем наш концерт исполнением старой русской революционной песни «Смело, товарищи, в ногу!».
«Ничего себе начало! Как раз для дипломатического приема, на котором половина буржуев!» — усмехнулся про себя Антонов. Толкаться у площадки ему не хотелось, вести деловые беседы тоже — по горло было у него сегодня деловых бесед. Он отошел в сторону, оглянулся, услышав сухой шелест травы на газоне под чьими-то торопливыми шагами. К нему подходила Катя.
— Я искала вас. Я хотела…
Он перебил:
— Почему вы уезжаете? Так внезапно! Ведь вы, кажется, собирались оформлять визу в Советский Союз. Что-нибудь случилось?
Лицо Кати было печально. Он подумал, что такое выражение ей идет больше всего, лицо тогда нежнее, женственнее.
— Видите ли… Андрей Владимирович. — Она почему-то оглянулась и вдруг заговорила необычной для нее скороговоркой, словно боялась, что разговору помешают: — Так у нас складываются обстоятельства… Я потом, потом как-нибудь все вам расскажу. Вы поймете. Словом, мы уезжаем. Вернемся лишь в январе, может быть, тогда и попросим у вас визы. А сейчас мы должны ехать…