Шадринский гусь и другие повести и рассказы
Шрифт:
Напрасно тщился Савва оставить неблагодарному потомству память о себе — она и так жила бы. Последнее его лиходейство надолго сохранилось на Каменном Поясе. И мы, прощаясь со своим героем, не можем не отдать дани этому деянию Собакина.
В 1764 году в горную канцелярию в Екатеринбурге явился приписной к Невьянскому заводу крестьянин Алексей Федоров и объявил о золотых рудах, найденных им на даче Прокофия Акинфиевича Демидова. В горной канцелярии знали силу и ретивость Демидовых и потому заявку утаили и предали забвению. При водворении на Невьянском заводе Саввы Яковлева горщик Федоров напомнил правительству о своей находке. Смелое заявление приписного изрядно
С той поры и до 1797 года о Федоровых не было ни слуху ни духу.
Но тут случилось необыкновенное и непонятное событие. Алексею Федорову, пробывшему весьма длительное время в оковах в подземных казематах башни, неведомо каким путем удалось подать челобитную на высочайшее имя, и, что было поразительно, челобитная дошла по назначению, и было строжайшим образом препоручено берг-коллегии расследовать дело.
Из канцелярии правления главных заводов в Невьянск нежданно прибыл чиновник Яриев с горными солдатами, обыскал подвалы, башни и освободил Алексея Федорова. Заключенный более походил на скелет, нежели на живого человека. Долгие годы пребывания в сырых склепах невьянского владыки не прошли для него бесследно.
Горным ведомством по настойчивому требованию из Санкт-Петербурга было приступлено к дознанию о горьких и незаконных притеснениях, которым подвергались Федоровы. По всему предвиделось — последуют суд и крутая расправа.
Но, увы, все это было бесполезно и ни к чему. Виновника и вдохновителя громкого преступного дела давно не было в Невьянске. В 1784 году, задолго до следствия, Савва Собакин безмятежно почил на невьянском погосте.
1940
Псиноголовый Христофор
1
Профессор Розен, сопровождавший известного путешественника Гумбольдта в его странствованиях по Уралу, побывав в обширных владениях горнозаводчика Прокофьева, был очарован незабываемыми красотами диких горных уголков. Ученый почел за необходимое записать в дневнике свое восхищение этими прелестными местами.
«Завод господина Прокофьева богат и обширен, — писал он, — производство ведут приписные крестьяне. Наиболее очарователен пруд — украшение сего поместья. Он огромен и имеет десять живописных островов. Плотина обложена гранитом и огорожена чугунными решетками, вставленными в гранитные столбы. Отсель открывается изумительный вид на черноватые еловые леса, кои покрывают береговые возвышенности и придают виду строгий, немного угрюмый характер, свойственный ландшафтам севера, но тем не менее имеют весьма много привлекательного. Ландшафт сей напоминает мне подобные же в Швеции, виденные в прежние годы.
Сам господин Прокофьев толст, бородат, а глаза — плутовские. Однако ж с нами он отменно вежлив. И — что примечательно — за ним все время по пятам следует пес. Волкодав сей громаден, сер и премного
На другой день профессора постигло горькое разочарование. Первое утреннее пробуждение его в хоромах гостеприимного хозяина произошло от грубых окриков и невыносимого воя, оглашавшего двор. В одних исподних, в ночном колпаке профессор выглянул в окно и ужаснулся. Посреди пустынного двора, обнесенного высоким частоколом, топтался малорослый, грузный хозяин. Заложив руки за спину, щурясь от яркого утреннего солнца, он покрикивал:
— Ату! Рви хлеще!
Вдоль частокола бежал нагой исхудалый мужик с выпученными от ужаса глазами и выл от боли. Злой волкодав Ратай настигал бегущего и рвал икры. Лохматый кат с сыромятной плетью бежал рядом с истязаемым и, когда тот останавливался, жгучими ударами подхлестывал его.
Профессор зажмурил глаза и отошел от окна.
В эту пору в горницу вошла синеглазая прислужница. Гость не утерпел и спросил ее:
— Поведайте, любезная, сколь велико преступление сего разбойника, ежели его так мучительно истязают?
Молодка вспыхнула, потупила глаза.
— Эх, барин, да это вовсе и не разбойник, а жигарь. [2] Хозяин пожелал испоганить его девку, а она не далась. Вот его и пытают за то…
Она замялась и покосилась на темную дубовую дверь:
— Только вы, барин, — об этом…
Профессор разбудил Гумбольдта и рассказал ему о виденном. Оба немедленно засобирались в дорогу.
Господина Розена больше не радовали восхитительные виды, перо валилось из рук. Может быть, по этой причине и дневник остался недописанным.
2
Жигарь — углежог, обжигающий уголь для заводских домен.
Путешественник Гумбольдт мрачно молчал. Плотно сжав губы, он сухо откланялся хозяину, и гости уехали.
Заводчик прищурил глаза и усмехнулся вслед:
— Ишь ты! До чего жилы тонкие, ровно скрипичная струна. Не выдержали суровости нашей жизни! Эге!
В душе заводчика отъезд ученых гостей вызвал облегчение.
«Немчишки-соглядатаи, — опасливо подумал он про себя. — Насмотрятся тут и сбрехнут, что не к месту на людях. Ладно удумали мин геры. Уехали, покатились; скатертью дорога!»
На радостях хозяин наказал истопить баню.
Четыре молодки под вечер сволокли хозяина в мыльню, разоблачили и усадили его в дубовое корыто, наполненное приятной теплой водой. Девки старательно терли и намывали тучное тело хозяина, даже вспотели от усердия. Довольный заводчик плескался в воде и кряхтел.
После омовения он вышел в предбанник и жадно выпил ведерный жбан холодного квасу. От его багрового, распаренного тела клубами валил пар. Прислужницы завернули утомленного хозяина в простыни и уложили на лавку. Настал час самозабвенного отдыха.
В щели предбанника золотились последние лучи заходящего солнца. Мимо раскрытой двери мелькали низко летающие стрижи.
«Экая благость, — сладостно думал хозяин. — Будет вёдро, и, хвала богу, соглядатаев сбыл».
В эту минуту блаженного покоя в предбанник ввалился заводский приказчик — широкоплечий, нелюдимый кержак. Он сопел, топтался у порога, как неуклюжий медведь. Кержак многозначительно поглядел на хозяина и на дверь мыльни.
В бане на полке в густом пару хлестались вениками молодки.