Шадринский гусь и другие повести и рассказы
Шрифт:
Догадка меж тем углублялась:
«А что ежели вскроют бадейку, непременно подумают, что зло сие учинено не злодеями, а монахами столь досточтимого монастыря?» — В голове монаха помутилось от такой мысли.
Как ошпаренный он выскочил из кладовушки. Созвав доверенных монахов, эконом, бледный и перепуганный, воскликнул:
— Братия, приключилась напасть!
Он торопливо рассказал о виденном.
Время шло быстро: вот-вот губернатор после трапезы очухается или сержант придет в себя да поглядит в бадейку, — пой тогда отходную! Поздно будет!
Братия решила, не медля ни
Монахи быстро и проворно занялись исполнением замысла…
Дело сладили мастерски, — никто не заметил бы подмены. Монахи перевели дух. Эконом, взирая на образ Спаса, истово перекрестился:
— Слава тебе осподи, пронесло беду!
Однако не тут-то было! Получилось совершенно неожиданное и… большой конфуз.
Губернатор очнулся от послеобеденного сна и первым делом решил взглянуть на своих питомцев. Он поднял крышку бадейки и обмер. Сколь много верст скакал в столицу, оберегая дорогих сердцу устриц, и вдруг…
В бадейке вместо них колебалась вода, а в ней мирно плавали волховские сиги.
— Чревоугодники! — вспылил генерал-майор. — Сладкоежки! В Сибирь закатаю за такое дело! Где добро царское?
— Ох, святые угодники, — переполошился эконом. — Выносите из лихой беды! Знать, не та рыба была!
Монах кинулся на губернаторский крик в кладовушку. Не теряя присутствия духа, он воздел кверху руки и очи и воскликнул:
— О господи, дивны дела твои! Столь недостойные рабы твои призваны зреть необычное чудо! Глядите, праведные, чудесное превращение…
— Ну, это баловство оставьте, отец эконом, при себе! Кайтесь, плуты, пожрали устриц? — без всяких околичностей пригрозил генерал-майор.
— Не видели, батюшка.
— Упеку! — орал губернатор. — Слыханное ли дело — на добро государыни презренные монахи подняли руку!
Дело принимало весьма скорбный оборот.
— Батюшка! — взмолился монах. — Не вели казнить, выслушай!
И эконом по чистоте душевной рассказал свою догадку: «Царскую снедь в дороге подменили на мерзкую тварь воровские люди».
Губернатора потрясла эта весть.
— Дурни, хошь и отцы духовные! Ведомо ли вам, что устрицы — тварь хоть мерзкая на вид, но весьма пользительная, и везли ее к царскому столу. Где они? Куда подевали? — кричал губернатор.
Тут от криков и переполоха очухался и сержант Загоскин. Он вскочил и с палашом бросился на монахов.
— Порублю, окаянные! Из-под земли достаньте устрецов!
— Батюшка, — упал на колени монах, — все живы и целехоньки! В монастырскую сажалку выпустили.
После доброй перебранки на берег монастырской сажалки согнали десяток дебелых откормленных монахов и заставили их ловить устриц. Скинув портки и засучив по грудь рясы, иноки топтались в зеленой воде сажалки и решетами ловили неприятную тварь. Они были скользкие, увертливые, и порастерялись, окаянные, в тине и осоке. С хлопотливых иноков от усердия катился обильный пот.
Однако, под грозными взглядами губернатора и сержанта, они выловили устриц. Не досчитались только трех: то ли толстопятые монахи раздавили их, то ли они сгибли в иле?
— Сколь пренеприятная каверза вышла! — возмущался господин генерал-майор. Опасаясь новых
4
В тот же день, привезенные со столь большими трудностями и каверзой, устрицы поданы были с приличествующими приправами к царскому столу.
Екатерина отведала их, осталась весьма довольна и тут же сердечно поблагодарила генерал-майора за отменно выполненное поручение…
Полгода спустя губернатор Головцын был весьма удивлен и до слез умилен, когда получил высочайший указ о награждении его за усердие орденом.
Еще более были удивлены поморы, узнав, что за доставку непривлекательной погани генерал-майор пожалован государыней наградой.
1941
Большой конфуз
Царь Петр Алексеевич весьма был огорчен великим лихоимством и воровством, процветавшим среди его вельмож и чиновных людей. Хапала сколь могла не только приказная мелкота — стряпчие, подьячие и служители, но без зазрения совести и страха запускали лапу в казенный сундук с червонцами и государственные мужи первых рангов. Самый близкий друг царев и советник Александр Данилыч Меншиков и тот охулки на руку не клал — подбирал все: и рубли и целые деревеньки. А под конец жизни, будучи на высоком посту президента Военной коллегии, этот вельможа так заворовался, что даже Петру Алексеевичу стало невтерпеж. И государь учинил над своим любимцем весьма строгое следствие. А на заступу Александра Даниловича своей царственной супругой государь довольно круто поведал: «Не хлопочи за него! На сей раз не спущу. Помни, Меншиков в беззаконии зачат, во грехах его родила мать и в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится, то быть ему без головы».
Лихоимство приняло столь широкие размеры, что умнейший человек своего века, впоследствии историк, — Татищев, угодя под подозрение, пытался обосновать его перед самим государем Петром Алексеевичем. Припертый к стенке многими прискорбными фактами, он без малейшего смущения разводил перед царем подобного рода рацеи:
— Государь мой, я не одобряю заворуйства, — сказал он твердо. — Я первый ворог его, ваше величество. Но при том надлежит учесть все обстоятельства подобного дела. В начале суда, ваше величество, судия должен смотреть на состояние дела. Если я, и ничего не взяв, противу закону сделаю, — повинен; а если из мзды к законопреступлению присовокупится лихоимство, должен сугубого наказания. Когда же я право и порядочно сделал и от правого возблагодарение прииму, ничем осужден быть не могу…
Отбросив это многословие, высказанное, надо разуметь, коротко и ясно:
— Мзду бери, но дело по-честному делай!..
Понятно; что при столь распространенном лихоимстве царь Петр Алексеевич несказанно радовался каждому честному человеку и не сутяге. И попав под благосклонный взор государя, такой обладатель редкого дара внезапно и быстро возносился до недосягаемых простым смертным государственных высот.
Подобное нежданное и высокое счастье выпало на долю скромного олонецкого воеводы.