Шадринский гусь и другие повести и рассказы
Шрифт:
В тот же день асессор Юдин послал нарочного с донесением в горную канцелярию. В нем он так же, как и Порошин, сообщил:
«В указанном Марковым месте и в окрестных местах золотой руды не найдено, а в шурфах попадаются только пустой камень и глина, и шурфовать тут не для чего. А свинцовая руда, хотя и может быть почтена за жилу, но сродни заграничным не будет, ибо вдаль надежды не кажет».
Ерофея Маркова отпустили восвояси, а сами горные начальники вернулись в крепость.
Доклад Порошина поднял на ноги всю горную канцелярию. Берг-начальник рвал и метал.
— Вор, вор, раскольник! Бить плетями вора!
Немец не допускал мысли, чтобы Ерофей Марков честно отнесся к находке.
— Маке и Вейдель — отменные знатоки руд, — кричал он, — не может того быть, чтобы они не узнали золотой жилы! Утаил ее раскольник, утаил!
Саксонец решил запугать Ерофея Маркова.
В ближайшие дни в палате с большим зеленым столом состоялось совещание чинов канцелярии. Асессоры Порошин и Юдин зачитали вслух свои доклады. После них говорил Маке: он негодовал, что их, саксонцев, водят за нос.
— Кержаки — скрытный народ. Ну что же, надо для острастки наказать старого плута! — зло говорил Маке.
Начальник горной канцелярии одобрительно кивал головой.
Горщик не чуял, что над его головой собирается грозная туча.
Глава пятая
Ерофей Марков попадает под арест
В один из ясных августовских дней в Шарташ пришли незваные гости — пыльные, потные солдаты. Привел их рябой, громадного роста капрал. По его приказу солдаты окружили Ерофея и погнали в крепость. Все это произошло неожиданно и быстро. На крик и слезы Прасковьи Васильевны со всего Шарташа сбежались кержаки. Они гудели, как растревоженный пчелиный рой. Корили раскольницу:
— Связались с табашниками! На все село беду навели! Что теперь делать?
Женка всхлипывала и утирала слезы.
Ерофея в это время вели по пыльной улице. Он не смел поднять глаза на знакомые домики: всюду у ворот стояли кержачки, ребята, девки. Они провожали старика печальными взглядами.
Сердце Ерофея разрывалось на части. Его вели как вора, среди бела дня по знакомой дороге. Все встречные с удивлением и страхом поглядывали на горщика и покачивали головами.
Конные сельчане, завидя конвой, окружавший Ерофея, сильней подхлестывали коней, стараясь быстрей промчать мимо земляка: им самим стыдно было взглянуть в глаза Ерофею.
Крепкий, подвижной горщик сразу сдал, он еле тащил ноги. Солдаты покрикивали:
— Шибчей, шибчей пшел!
Маркова привели в крепость. На плацу перед солдатским строем горнист играл вечернюю зорю. Небо было тихое, теплое; вечернюю густую синь чертили острыми крыльями низко летающие стрижи. Старик тяжело вздохнул, на глазах у него блеснули слезы.
Солдаты втолкнули горщика на гауптвахту и заперли на крепкий запор. Караульный инвалид принес Ерофею кружку воды и кусок черствого хлеба.
— Достукался, сердешный! — с соболезнованием поглядел он на арестанта. — Ничего, не печалуйся. Ко всему привыкать надо. Отведай нашей еды!
Но горщик
На другой день Ерофея под конвоем доставили в горную канцелярию. В обширной палате, так хорошо знакомой ему, заседали важные начальники. Все были в суконных камзолах, на рукавах кружева, белели пышные парики. Главный берг-начальник вынул из кармана камзола табакерку, достал табаку и сделал понюшку, после чего громко чихнул. Чиновники подобострастно пожелали ему доброго здравия. Начальник помолчал, поднял серые неприятные глаза на Ерофея и сказал строго:
— Ждем твоего истинного признания.
Ерофей низко поклонился.
— Истин господь, все вам поведал без утайки. Ослобоните, буду внове искать, может нападу на камень…
— Ты врешь, русски плут! — вскричал саксонец и побагровел. — Ты все врешь. Ты припрятал золото!
Руки Ерофея задрожали, взгляд его потемнел. Однако он смолчал.
Немец, сдерживая негодование, снова полез в табакерку. Просыпая зеленый табак на бархатный камзол, он шумно втянул его в ноздри.
Успокоясь после глубокой затяжки, берг-начальник сказал горщику:
— Хорошо, мы сделаем так. Ты хочешь на родной деревня идти. Что ж, ежели у тебя есть имущие люди, то пусть поручатся, мы дадим тебе две недель свобод, и ты тем временем подумаешь об истине. Ты слышал это?
— Все чул, господин начальник, но, истин бог. — Ерофей не договорил, поник головой. Он понял, что ему все равно не поверят; однако возможные две недели свободы после ночи, проведенной на гауптвахте, заставили его встрепенуться. — Ваша милость, меня знают гранильщики, может, они поручатся. Прошу спросить их.
Начальник переглянулся с чиновниками, кивнул головой:
— О сём решим, а пока до порук надлежит отвести под караул!
Солдаты вывели Ерофея на крыльцо. Здесь на приступочках сидели женка Прасковья Васильевна и знакомые гранильщики.
— Братцы, братцы, — обрадовался Ерофей, — безвинно страдаю, без порук не отпускают из-под караула.
Женка повалилась в ноги кержакам-гранильщикам.
— Отцы милостивые, не оставьте сироту. Невиновен Ерошка мой! — взвыла баба.
Кержаки поднялись с приступочек крыльца, тяжело переминались. Самый старый, потупив глаза, о чем-то глубоко размышлял.
Ерофей поклонился старикам:
— Не выдайте, братцы!
Бородатый гранильщик поднял глаза на мастеров.
— Как, други? Ерофей наш, древлей веры. Так неужто погибать ему от табашников?
— Пошто? Дадим поруку, раз такое горе нахлынуло, — загалдели гранильщики.
— Родимые мои, милостивцы! — заголосила женка и заторопила поручителей — Айда-те к аспидам, а то разойдутся аль передумают.
Солдаты потащили Ерошку на гауптвахту, а кержаки двинулись в канцелярию. Начальство немало почванилось, поворчало, и дало согласие на поруки. С кержаков взяли клятвенное обещание и написали о том бумагу, что они поручаются своим хозяйством и животиной, что казна не станет в убытке.