Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE)
Шрифт:
— Гм! — смутился я. — Все это означает, что мои представления о религии переворачиваются вверх дном. Выходит, человек должен отдавать другим, не требуя ничего взамен? Сам же он должен надеяться, что кто-то попросит за него?
— Человек должен просить о понимании и о том, чтобы быть способным помочь другим, потому что только помогая другим, мы узнаем себя, только обучая других, мы обучаем себя, и только спасая других, мы спасаем себя. Человек должен отдать, прежде чем он сможет получить. Он должен отдавать самого себя, отдавать свое сострадание, свое милосердие. Пока человек не научится отдавать, он не сможет ничего получить. Человек не может надеяться на милосердие,
Я задумался над этим. Да! Это была правда. Я чувствовал удовлетворение, спускаясь вслед за благородным Кис-Кисом, и впоследствии, оказывая помощь старику.
— Да, уважаемый Мастер. Вы правы. Я получил большое удовлетворение.
Упали вечерние тени, и закат натянул над нашей долиной свое пурпурное покрывало. В далекой Лхасе начали один за другим появляться огоньки. Было видно, как за шелковыми занавесками движутся люди. Где-то под нашим окном один из котов издал жалобный крик, и вскоре ему ответил другой кошачий голос. Мой Наставник встал и потянулся. Казалось, у него тоже онемели конечности. Я поднялся на ноги и чуть было не свалился лицом вниз: мы сидели и разговаривали так долго, что мои ноги совсем затекли. Лама подхватил меня и помог удержаться на ногах. Некоторое время мы смотрели в окно. Потом мой Наставник сказал:
— Этой ночью было бы неплохо как следует отдохнуть, потому что — кто знает? — завтра мы, возможно, будем очень заняты. Спокойной ночи тебе, Лобсанг, спокойной ночи.
— Благородный Мастер, — сказал я, — спасибо за то, что вы уделили мне столько времени. Вы так хорошо все объяснили, что, несмотря на свой очень нерасторопный и вялый ум, я, кажется, начинаю кое-что понимать. Спасибо Вам. Спокойной ночи.
Я поклонился и пошел к двери.
— Лобсанг! — позвал меня Наставник, и я повернулся к нему. — Господин Настоятель очень хорошо отзывался о тебе, и это нужно отметить особо, потому что он весьма аскетичный и строгий человек. Ты молодец. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — снова сказал я и ушел к себе.
Я быстро закончил свои нехитрые приготовления ко сну и лег. Мне долго не спалось. Я думал о тех вещах, которые услышал. И чем больше я думал, тем очевиднее мне становилось, что искренняя приверженность религии является залогом успешного духовного развития.
Глава 14
Путешествие в горы
Разорванная мантия — Визит на склад — Неожиданные обновы — Завтрак с Наставником — История одежды — Что мешает видеть ауру человека—Люди и их одежда — Сборы в дорогу — Переправа через Счастливую реку — Семейный монастырь — Ночь в горах — Неприступная хижина
Я недовольно перевернулся и некоторое время лежал, соображая, где нахожусь. С большой неохотой я заставил себя выглянуть в окно. Небо на востоке было светло-розовым. Кристаллики льда, висящие высоко над отчетливо вычерченными в прозрачном воздухе горными пиками, сверкали всеми цветами радуги. Справа от меня небо было еще темно-фиолетовым, и я
Все еще наполовину спящий, я неохотно нащупал «подушку», которую заменяла мне мантия. Плохо соображая после глубокого сна, я долго копошился, пытаясь определить, где у нее «верх». Затем я сделал отчаянное усилие, пытаясь натянуть ее на себя. К своему величайшему огорчению я обнаружил, что не попал внутрь. Я выругался и вдруг заметил, что нечаянно разорвал свою мантию. В одном протертом месте была старая дыра, и теперь она легко поддалась моему усилию. Стоя голым на морозном воздухе, я мрачно осматривал поврежденное место. Было настолько холодно, что воздух, который я выдыхал, клубился небольшими белыми облаками. Что скажет мой куратор? Мне уже приходилось иметь с ним дело, и поэтому я знал, что он скажет: «Порча монастырского имущества — это бессмысленная глупость со стороны безмозглого мальчишки!»
Нам никогда не выдавали новые мантии. Если кто-то вырастал из своей, он получал другую от своего старшего товарища. Все наши мантии были такими ветхими, что едва не распадались на куски.
Итак, с моей мантией покончено, решил я, посмотрев на жалкие обрывки. Материал буквально расползался под моими пальцами. Я сидел и грустил, завернувшись в свое одеяло. Что мне теперь делать? На всякий случай я сделал в мантии еще несколько дыр и, завернувшись в одеяло, словно в мантию, отправился на поиски куратора. Когда я вошел в его комнату, он как раз отчитывал малыша, который просил новую пару сандалий.
— Ноги были изобретены раньше сандалий, мой мальчик! — говорил он. — Если я захочу, вы все будете ходить босиком. Ну ладно, вот тебе новая пара. Только будь с ней поосторожней.
— Ну а что тебе? — спросил он, заметив, что я стою, завернувшись в потертое одеяло.
Как он на меня смотрел! В его глазах можно было прочесть нескрываемое раздражение, ведь подумать только, какому-то послушнику опять нужно было что-то получить на его замечательном складе!
— Благородный Мастер, — начал я, едва выговаривая слова, — моя мантия порвалась. Она была очень ветхой, и ее давно следовало поменять.
— Поменять?! — заорал он. — Только я здесь могу определить, что нужно поменять! Я, а не ты, негодный мальчишка! Уходи отсюда и ходи, завернувшись в свои отрепья! В следующий раз будешь думать, прежде чем говорить.
Один из слуг наклонился и что-то прошептал ему на ухо.
— Что? Что? Что ты сказал? Продолжай! — пробубнил куратор, нахмурившись.
— Я сказал, что этот мальчик недавно был на приеме у Высочайшего, а вчера его вызывал наш Настоятель. Этот мальчик — чела благородного Мастера, Ламы Мингьяра Дондупа, — сказал слуга.
— Угу! — пробормотал куратор. — Почему же, во имя зуба Будды, ты сразу не сказал мне, кто он? Ты дурак! Ты глупее любого послушника!
Затем он повернулся ко мне, и натянутая улыбка появилась на его строгом лице. Было заметно, что он усердно пытается выглядеть как можно любезнее.
— Дай мне посмотреть твою мантию, — сказал он.
Я молча протянул ее, повернув так, что дыры на спине сразу же бросались в глаза. Он взял разорванное одеяние и легонько потянул его. К моему облегчению дыра увеличилась, и наконец мантия распалась на две части. Открыв рот от изумления, куратор посмотрел на меня и сказал: