Шахматы для одного
Шрифт:
–Разве я обвинял тебя в чем-то? – искренне удивился Петр Алексеевич.
–Предоставить список за последние тридцать лет или пятьдесят?
Раздался негромкий, плохо скрытый смешок сидящего за столом младшего сына Трубецких.
–Это так смешно? – наигранно возмутился отец, потрепав Василия по его голове.
–Тебе пора идти, Петр Алексеевич, – сказала Александра Михайловна, когда услышала шаги своей дочери по коридору, – актеры вас ждать не будут.
–Я бы поспорил, – буркнул себе под нос Трубецкой, поправил пиджак, поцеловал супругу и сына и отправился вместе с дочерью в театр.
Огромные золотые залы Большого Театра радостно принимали гостей,
– Для театра "Буря" – одно из коварнейших произведений, – экспертно подметил Пётр Алексеевич, когда они с дочерью заняли свои места в ложе, – Ее необычность и сложность очень часто ставит в тупик театральных деятелей. Поэтичность и глубокий смысл, фантастические персонажи и реальные люди, элементы символики, чистой условности и крупный психологический план, сказочность обстановки и реальность чувств и конфликтов!
– И как совместить это в театральной постановке? – спросила Ольга, приняв свою роль ученицы перед великим ментором.
– Это не наша с тобой головная боль, – хитро улыбнулся Трубецкой,– на брошюре ведь нет твоей фамилии, значит, ты пришла наслаждаться зрелищем, питать знания и немножко (голос Петра Алексеевича стал тоньше и задирестее на этом слове) критиковать.
С этими словами Трубецкие полностью отдались происходящему на сцене, не отрывая глаз ни на секунду от актеров, лишь изредка в самых душеразрывающих моментах рука Ольги быстро и резко сжимала предплечье отца.
Для искушенного читателя считаю своим долгом пояснить поступок моего друга ответить на ваш естественно возникший вопрос о том, почему именно сейчас и почему именно этот спектакль выбрал Трубецкой для просмотра с дочерью. Литература – это не просто книга, вымысел, не имеющий ничего общего с реальностью. Литература – это и есть жизнь, это истории, поданные и рассказанные нам людьми более одаренными и мудрыми, чем толпа. В частности Шекспир в своей трагикомедии «Буря» делится своими наблюдениями над проблемами власти, справедливости и свободе. И именно над этими вопросами должна была задуматься Ольга по замыслу Трубецкого. Если вы, мой уважаемый читатель, не знакомы с «Бурей», я бы советовал вам ее прочесть.
Но я снова отвлек вас от наших героев, вернемся же в театр.
– Что скажешь, дочь? – обратился Петр Алексеевич к Ольге в то время, как зал рукоплескал и вызвал на бис актерский состав.
– Очень впечатляет! – с восхищением произнесла Трубецкая, не переставая аплодировать.
– Что, по-твоему, суть этого шекспировского произведения? – на выходе из театра начал спрашивать отец.
Время было позднее, ночь уже взяла правление в свои тёмные изящные руки, однако по обычаю такие вечера всегда должны были заканчиваться небольшой прогулкой, наполненной
– Могущественный благородный волшебник пользуется своими магическими способностями для того, чтобы восстановить справедливость: вернуть себе власть и привести обидчиков к покаянию, – заключила она по истечении нескольких минут.
– Но Просперо не ставит перед собой цели – отомстить, – возразил Трубецкой.
– Нет, – согласно кивнула Ольга, – Гораздо больше его привлекает идея христианского всепрощения и последующего отказа от волшебства. Восстановление справедливости Просперо разыгрывает с помощью воздушного духа Ариэля и подчиняющихся ему более мелких духов, которые могут становиться невидимыми или принимать разнообразные облики животных. Просперо точно знает, как и что нужно делать, для того, чтобы проявить в людях их наиболее яркие качества.
– А что насчет темы свободы? – как бы "из-за угла" спросил Трубецкой.
Лица Ольги едва заметно коснулась печальная и мудрая улыбка.
– Что насчет свободы, то она – призрачная вещь и до ужаса относительная, – сказала Ольга и замолчала, прокручивая в голове все, что было за последние дни.
Несколько машин с протяжным звонким углом промчались мимо Трубецких, сигналы отвлекли Ольгу, логическая цепочка мыслей была утеряна.
– Разве это не лучший конец? –неожиданно для Петра Алексеевича спросила Ольга, – Вот так вместе, так рано, когда ещё ее успели остынуть чувства, когда никто не узнает, разлюбит ли он его или она его, когда они останутся в памяти друг друга единственными, настоящими.
Трубецкой отрицательно покачал головой, крепче обнял свою дочь и заговорил:
– То есть никогда не узнать, что такое быть с ней каждый день из года в год? Не спать ночами, буравя взглядом собственноручно купленные оковы кольца; не дрожать, ожидая ответа; никогда не услышать, как она скажет "да"; не спешить вернутся в ее нежные объятия; не знать, что она трепетно ждет тебя любым, злым и уставшим или радостным и бодрым, домой; не слышать ее стонов при родах и криков твоего ребенка каждую ночь; не смотреть, как она гладит твои рубашки; не ревновать ее к каждому, кому она улыбнется; никогда не прижимать ее и детей к груди по вечерам. Эту жизнь со всеми ее болями и радостями ты ставишь на весы с счастьем Ромео и Джульетты?
Случается так, что человек более придирчив к покупке сапог, чем к выбору спутника жизни. От этого распадаются и рушатся браки, ибо они созданы из воздушных замков. Нельзя на основании безответственности многих людей заключить безнадежность и никчемность института брака и забраковать понятие вечной любви.
– Ты романтик, – посмеялась Ольга, нежно обнимая отца за руку.
– Я отец четырех прекрасных детей и супруг лучшей женщины во всем свете уже более двадцати лет, – улыбнулся Трубецкой и поцеловал дочь в лоб,– Уверен, мои слова хоть какой-нибудь вес да имеют.
– И как определить значение этого слова "любовь"? – после минутного молчания задумчиво заговорила Ольга, – Вот если я скажу, что я люблю, и ты скажешь, что любишь, это не будет значить, что мы испытываем одни и те же чувства. Ты даже близко не догадаешься, что твориться в душе. А вот если я скажу, что я голоден, ты поймешь меня. Все почему? Потому что голод – чувство понятное, ясное, а, главное, реальное. А какая из этих характеристик подходит любви – никакая. Так как же так получается, что мы смысла слова не понимаем, а говорим?