Шахматы из слоновой кости

Падерин Геннадий Никитович

Когда Петя Клацан втащил в нее старика, тот сразу очухался. Видно, не успел по-настоящему нахлебаться. Очухался и принялся шарить за поясом, бормоча что-то под нос.

Николай не прислушивался, у него, что называется, зуб на зуб не попадал.

– Д-давай к берегу! – попросил он моториста.

Старик вскинулся, затряс протестующе головой:

– Правь сюда! – показал тому в сторону плота.

Петя Клацан попытался урезонить:

– Вам же с Коляном в сухое надо, вы же…

– Правь! – оборвал старик.

Лодка

повернула к плоту. Николай не стал ершиться, решил про себя: как только старик с Петей перейдут на плот, сядет за руль и умотает на берег без этого фанатика. Простужаться из-за него он не собирался.

Только старик, оказалось, не имел намерения высаживаться на плот: на подходе к нему перевалился неожиданно для всех кулем через борт.

– Не сигайте за мной, – крикнул, – я сам…

Скрылся под водой.

– Чего не удержали-то? – перемахнул к ним с плота Алеха. – Видели же: человек тронулся!

Дальше повторилось то же самое, как в киносъемках, когда делают несколько дублей одного и того же эпизода:

старика вновь выплеснуло на гребень волны и стремительно понесло влево, под крутояр. Но теперь лодка была на ходу, нагнать «утопленника» не составило труда.

Опять втащили его, почти бесчувственного, в лодку и опять, как и давеча, он быстро пришел в себя, отыскал глазами Петю Клацана:

– Куда правишь?

Тот показал кивком в сторону плота.

– Правь к берегу, – просипел, сдаваясь, старик. – Кажись без толку сигать, все одно не выловить.

Николай не утерпел, вмешался;

– Кого там выловить думал?

– Да топор же! – старик просунул руку за опояску, поводил ладонью. – Как со сваей ухнул, он и вывалился, видать.

– Из-за него и нырял?

Старик вздохнул виновато:

– Осуждаешь?

Николай зло сплюнул, покрутил пальцем у виска.

– Похоже, Алеха прав: чокнулся!

Сам Алеха, однако, не присоединился к Николаю.

– Брось, я ведь не знал, что из-за топора. А если так – то что же: у каждого свое отношение к инструменту.

Лодка ткнулась в дернину размытого берега. Алеха помог старику подняться.

– Айда, дядя Филипп, скорей в палатку!

Николай выпрыгнул вслед за ними, с силой потянул за цепь, готовясь швартовать лодку; нос ее приподнялся, набравшаяся вода отхлынула к корме; под средней скамейкой обнажилось намокшее топорище.

– Вот твоя потеря, пень трухлявый! – ругнулся Николай, шагнув обратно в лодку и вскидывая над головою топор бригадира. – Сюда тебе, старому черту, нырять надо было!

Тот поспешно вернулся, развел руками.

– Совсем память ушла, один скилироз остался.

В палатке бригадир переоделся, присел возле топившейся печурки, закурил. От мокрых волос поднимался пар, смешивался с папиросным дымом.

– Значит, осуждаешь? – поднял глаза на Николая.

Николай успел согреться, злость

прошла, схватываться

со стариком больше не хотелось; он промолчал, начал развешивать мокрую одежду.

– Осуждаешь, – утвердился старик и, пыхнув в очередной раз дымом, вдруг заговорил так, будто продолжил прерванное когда-то повествование: – …а приказ нам в тот день от командования был такой: восстановить мост через Оскол. Тот самый мост, что посередке между Изюмом и Святогорском…

– Ну, покатил дед за синие моря, за высокие горы, – все же вклинился Николай.

Петя Клацан показал ему кулак, проговорил с сердцем:

– Куда тебя заносит сегодня?

И добавил, подсаживаясь поближе к старику:

– Все равно ведь дурака валять, пока не обсохнем.

Старик усмехнулся:

– Добро, поваляем дурака… за синими морями.

Помолчал, вернулся к прерванному повествованию:

– Ну, значит, получили приказ, дождались темноты, подобрались поближе к мосту, залегли в кустах по-над берегом, слушаем…

– Чего слушаете-то? – придвинулся Алеха.

– Дак это… Немца, такое дело, слушаем. Немец на другом берегу засел да и хлобыщет из минометов в нашу сторону. Без прицельности, наугад, но аккуратно по часам: десять минут отсчитает – залп, десять минут отсчитает – залп… Не знаю, как у кого, а у меня все захолодало внутрях: не приходилось еще под минами робить…

Да ведь сколь не слушай, а начинать надо. Ну, командир наш, Кобзев ему фамилия была, толкует: «Вот что, казаки, – это он для бодрости казаками нас навеличивал,- вот что, казаки, работа у нас шумливая, без стуку не обходится, и потому думаю, самое время топорами тюкать, когда немец себе уши своими выстрелами заглушает».

И, такое дело, пополз к мосту. И все за ним. А я… лежу. Лежу, будто гора на мне…

– Как это лежишь? – почему-то шепотом спросил Алеха.

– Сробел, стало быть! Первый же раз под мины шел…

Николай, хочешь не хочешь, прислушивался к рассказу старика и сейчас, представив себе, как все поползли, несмотря на обстрел, в ночную неизвестность, возможно, навстречу смерти, – все двинулись, а один, спасая шкуру, затаился, – представив это, невольно сжал кулаки.

– Я лично убивал бы таких! – вставил с неожиданным для себя гневом. – Стрелял бы, как предателей!

– Все так,- вздохнул, соглашаясь, старик. – А только кто мог углядеть в темноте, что который-то один остался? И на заметку не взяли. Ну, а я полежал, полежал, одолел страх да и пополз следом…

Пробрались под береговой пролет моста, огляделись, начали ладить на откосе деревянные стойки под фермы. Взамен, стало быть, разрушенного устоя. А немец не унимается, все хлобыщет, только осколки дзекают о железо. Долго ли, коротко ли – зацепило двоих наших. Один прямо на руки мне упал. В живот угадало. Вот ведь как!..