Шахматы из слоновой кости
Шрифт:
– Капитан вернулся, следственный эксперимент сейчас будет делать.
– Как это?
– А вон погляди через щель в крыше.
Эдик приник к выеденному ржавчиной отверстию.
Через пути, в направлении стоявшего поодаль состава, шли под охраной автоматчика двое железнодорожников со связанными руками; чуть поотстав, шагали давешний капитан, еще один немецкий офицер и Захаров.
– Куда они ведут наших? – с тревогой оглянулся Эдик.
– Говорю же, следственный эксперимент: заставят на месте показать, как вагоны портили. Думают, это
Тем временем группа приблизилась к составу. Капитан взмахнул перчаткой, дал какую-то команду. Солдат развязал пленников. Один из них подошел к вагону, наклонился над колесом, откинул крышку буксы. Поманил капитана. Остальные сгрудились вокруг.
Пытаясь разглядеть, что там показывает немцам железнодорожник, Эдик просмотрел, как получилось, что второму пленнику удалось вырваться из кольца. Засек лишь, как тот стремительной тенью унырнул под вагон.
Охватившее всех замешательство длилось какие-то секунды, затем натренированный охранник бросился следом, сопровождаемый истошным воплем капитана:
– Нихьт шиссен (не стрелять)!
Захаров кошкой вскарабкался на вагон, гулко протопал по железной крыше, перепрыгнул на соседний.
– Шиссен зи нихьт (не стреляйте)! – крикнул и ему оставшийся внизу капитан и добавил на ломаном русском: – Живьеом, взять живьеом!
С чердака был виден только прыгающий с крыши на крышу Захаров – он направлялся сюда, к вокзалу; беглеца же и кинувшегося в погоню солдата скрывали от глаз вагоны.
Вдруг Захаров приостановился, рванул из кобуры пистолет, выстрелил в воздух.
– Стой! – крикнул, готовясь спрыгнуть на междупутье.
Но, как видно, тот, кому приказывал, не подумал повиноваться, потому что Захаров вновь забухал каблуками по железу, сбрасывая на бегу длиннополую, стегавшую по ногам шинель. Оставшись в кителе, он заметно наддал, быстро приближаясь к голове состава.
Левее его, на соседнем пути, стояли еще вагоны – из-за них вынырнул запаленный охранник, метнулся наперерез беглецу. И здесь, на выходе из коридора, образованного двумя составами, они столкнулись. Преследуемый не сделал попытки уклониться – напротив, используя инерцию, пригнулся и саданул с разбегу головой в подбородок немцу. Тот опрокинулся навзничь. Железнодорожник выхватил у него автомат, отпрыгнул, но выстрелить не успел: Захаров ударил сверху из пистолета ему в руку, выбил оружие.
– Сволочь! – скрипнул зубами парень. – Гад продажный!
…Эдик пробрался обратно в Оршу. Оставался тут до заветного дня – 28 июня 1944 года, когда Советская Армия вымела немцев из Могилева. Приехал сюда, построил возле развалин родного дома сараюшку, стал ждать отца. Позднее удалось выяснить: отец погиб еще в сорок первом, под Москвой.
Парня, спасшего ему жизнь, не застал, следов отыскать не смог. Тем более не знал ни имени, ни фамилии.
Захаров исчез. Казалось, навсегда»
Инженер медленно шел к костру, неотрывно глядя на человека в лисьей
Или показалось?..
Обогнул костер, остановился с противоположной стороны – так, чтобы видеть лицо: он или не он?
Лоб закрыт шапкой, низ лица – бородой, остаются глаза в сетке морщин и нос. Глаз он не запомнил, а вот нос… Впрочем, и к нему тогда специально не присматривался, в память запала только связанная с ним привычка.
– Чего вы меня разглядываете? – удивился Сапрыкин.
Именно удивился. Без наигрыша.
– Извините, – смешался инженер. – Вы мне очень напоминаете одного давнего знакомого. Кажется, все же ошибка.
– Почему кажется? – опять удивился Сапрыкин. – Странно вы изъясняетесь, право. Я, например, вижу вас впервые. Ну, не сегодня, конечно, а вообще.
Вдруг рассмеялся, повторил:
– Право, странно изъясняетесь.
Инженер невольно отметил про себя это «изъясняетесь», чересчур изысканное для человека без образования и квалификации. Впрочем, не могло разве случиться такого, что на приработки в тайгу подался интеллигент, скатившийся по какой-то причине до положения «бича»?
– Давно в этих краях? – спросил инженер, опускаясь на корточки и загораживаясь от жара рукавицей.
Сапрыкин долго молчал, крутил над пламенем валенки; подумалось даже, что не услышал вопроса.
– Вам это так интересно? – грубовато спросил наконец в свою очередь и, не дав ответить, буркнул: – В трудовой книжке все указано.
– Ну, зачем такая официальность? – усмехнулся инженер, а про себя подумал: если ты действительно Захаров, то насчет документов конечно же позаботился.
Сбивало с толка поведение Сапрыкина. Сейчас он был спокоен, держался естественно, без напряжения, как мог держаться человек, у которого все чисто за спиной. Что же тогда побудило пуститься давеча в бега? Или то был
первый, не очень осознанный импульс, продиктованный неодолимым инстинктом самосохранения?
– Вы пощупайте, может уже высохли? – кивнул инженер на валенки.
Тот молча сунул руку в один, потом в другой валенок, отставил их, взял с колен портянки, поднес к огню. Поднес и, сосредоточенно глядя на них, вдруг неуловимо быстрым движением свел глаза к переносице, поймал в фокус кончик носа. Видно было, что проделал это совершенно непроизвольно, как если бы, скажем, взмахнул ресницами – значит, давняя, ставшая действительно второй натурой, привычка.
Не отдавая себе отчета, инженер машинально попытался скопировать это движение глазами, и тотчас в колеблющемся над костром мареве возникло смеющееся Люськино личико, а в ушах прозвучал звонкий голосок: «Мама, мамочка, погляди на Эдьку!»
Он откачнулся, потерял равновесие, сел на снег. Сердце колотилось где-то под самым кадыком, мешало дышать. Инженер понял, что еще минута, и кинется на человека по ту сторону костра.
Чтобы успокоиться, набрал в горсть снега, стал растирать лицо.