Шахматы из слоновой кости

Падерин Геннадий Никитович

Я достал записную книжку, спросил, как фамилия женщины,

– Боревич. Галя Боревич. Точнее – Галина Сергеевна Боревич.

– Что же вы раньше не сказали, что это опа?

– Откуда я знал, что надлежит докладывать?

Ах, какая жалость, ведь я даже не разглядел толком

ее – Галю Боревич, которая так самоотверженно отстаивала свою правоту.

Пока мы беседовали, «Волга» подкатила к нескольким вагончикам на деревянных полозьях. Один был приспособлен под склад, второй – под кухню и столовую, остальные – под жилье.

В стороне, окруженные глубокими

бороздами вспаханной земли, сгрудились бочки с горючим.

Из столовой вышло несколько человек. Франк подвел меня к одному из них – высокому красивому парню с озабоченным лицом, сказал:

– Вы потолкуйте с бригадиром, а я тем временем у трактористов интервью возьму.

Бригадир, невнятно пробормотав свою фамилию – так, что я совершенно не разобрал ее, – настороженно оглядел меня с головы до ног, однако узнав, что имеет дело с представителем прессы, обрадовался:

– Знаете, у нас есть парень один – вот бы о ком написать!

Коля Бессонов, как я понял из дальнейшей беседы, действительно заслуживал того, чтобы о нем написать: отказавшись от положенного отпуска, он наравне с другими пахал землю и одновременно сдавал в вечерней школе экзамены за десятый класс.

– И ни одной тройки нет! Представляете? – с гордостью говорил бригадир. – Ни одной тройки!.. Ну, мы, само собой, создаем ему условия: трактор самый лучший дали, подменяем, когда нужно.

Затем он стал рассказывать о своем помощнике – Саше Давыдове, с которым даже сам Франк советуется, когда в совхозе сев начинается или уборка.

– У нашего Саши особый нюх на эти самые сроки, директор так его и называет – консультантом.

Мы разговаривали минут сорок, и бригадир успел рассказать мне чуть ли не обо всех своих трактористах. Но когда подошел Франк, предлагая ехать дальше, бригадир проговорил требовательно:

– Подождите минуточку, я не успел еще про Юру Силина и Толю Бирюкова сказать: оба – комсомольцы и отличные работники, хотя всего первый год как пришли к нам из училища механизации.

Мы сели в машину, Россохин дал газ, но бригадир снова потребовал:

– Постойте-ка, постойте: забыл сказать вам, что Коля Бессонов – комсомолец и, кроме того, наш профорг.

– Славно побеседовали, – сказал я Франку, когда мы покинули наконец стан.

– Да, Барбашин своих людей и знает и ценит.

– Так это был Барбашин?..

Дорога повернула вправо, потянулась вдоль железнодорожной линии. Из-за поворота показался поезд. Россохин высунулся из окна, дал гудок. И тотчас паровоз ответил коротким, но могучим своим гудком, а из окна будки показалось улыбающееся лицо машиниста.

– Традиция, – пояснил Франк. – Все наши машины со встречными поездами приветствиями обмениваются.

– А почему, кстати, совхозу дали такое название – «Железнодорожный»?

– Из уважения к железнодорожникам: они для освоения целины, ого, сколько сделали!

– Нет ли в совхозе бывших железнодорожников?

– Был один, да и того отобрали: сначала директором совхоза «Молодежный» назначили, а потом он уже сам попросился в отстающий совхоз. У нас был парторгом. Мы с ним самое трудное вместе прошли –

начало освоения целины. Витковский его фамилия, Павел Антонович.

…В контору мы возвратились поздним вечером…

– Знаю, – сказал Франк, – по опыту знаю: сейчас потребуете цифр. Назову главную: совхоз вошел в рабочий ритм, в среднем ежегодно дает по четыре миллиона пудов зерна. Устраивает?

Эта цифра меня вполне устраивала…

Закончить свой рассказ о целине – ее начале – мне хочется простеньким письмом, одним из тех тысяч писем, что шли нескончаемым потоком в целинный край.

«Чем богат, тем и рад: посылаю цветочные семена – двадцать восемь пакетов разных сортов. Только очень прошу вас передать их тем директорам совхозов, которые любят благоустраивать свои целинные поселки.

С приветом к вам цветовод-любитель, перешедший по возрасту на пенсию, Бобров.

Город Кисловодск, санаторий «Пикет».

ПРАВО НА ВОССТАНИЕ

В ШТАБЕ

Детство мое прошло в одном из шахтерских городов Кузбасса – Анжеро-Судженске. В памяти остались огромные терриконы – конусообразные горы отвалов возле угольных шахт: пустая порода, горючие сланцы, антрацитная пыль. Над ними всегда курчавился сизый дымок, вокруг расползался едкий запах серы. Они были неотъемлемой частью города, своеобразной его эмблемой.

В памяти остались вечно дымящие терриконы, в сердце – чувство, каким была проникнута, можно сказать, высвечена вся атмосфера городской жизни, – чувство трепетного уважения к профессии горняка. Уважения и даже, в некотором роде, преклонения. И не только от того, что эти люди обеспечивали страну столь нужным ей топливом, но и потому еще, что труд горняка был очень тяжелым и очень опасным, требовал не одной лишь физической, но и большой духовной крепости.

Конечно, чтобы получить полное представление о шахтерской доле, надо самому какое-то время «порубать уголек», однако и обычная экскурсия помогла мне в ту пору в достаточной мере оценить условия подземного труда. Пробираясь по узкому лазу забоя, где от клыкастых черных сводов веяло промозглой сыростью, а под сапогами хлюпали нескончаемые лужи, вслушиваясь в глухое потрескивание километровой толщи над головой, выталкивая время от времени изо рта вязкую от угольной пыли слюну, я думал о людях, для которых все это было буднями. И пытался утешиться мыслью, что ученые и инженеры ищут и, конечно же, найдут способ добывать солнечный камень так, чтобы труд этот тоже стал солнечным.

Потом, годы спустя, судьба привела меня на Черемховский угольный разрез неподалеку от Иркутска. Я увидел огромную продолговатую ямину – в ней паслось стадо экскаваторов, меж которыми сновали самосвалы. Толстенный слой земли вместе с кустарником, с травой был на большой площади начисто срезан и вывезен, и под ним открылся черный, жирно лоснящийся пласт солнечного камня. Взрывчатка дробила край целика, ковши экскаваторов подхватывали пригоршнями черные ребристые куски, несли их в кузова самосвалов.