Шахнаме. Том 1

Фирдоуси Абулькасим

Полет Кей-Кавуса на орлах.

С рукописи Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина.

Он только раскаянья муки обрел. Жил в чаще, от милой страны вдалеке, К Cоздателю мира взывая в тоске.

[РОСТЕМ ВОЗВРАЩАЕТ КАВУСА]

За грех он прощенья просил у Творца, А войско искало меж тем беглеца. Узнав, наконец, где укрыт Кей-Кавус, С Ростемом помчались Гив храбрый и Тус. Ростему сказал престарелый Гудерз: ¹³⁹³⁰ «С тех пор как пытливые очи отверз, Немало я видел престолов, венцов, Царей и счастливых судьбою бойцов, — Средь знатных и малых не знал я, клянусь, Строптивца такого, как царь наш Кавус. Затмился в нем веры и разума свет; Одни заблуждения, доблести нет. Знать, мозга его голова лишена, Не зреет в ней здравая мысль ни одна. Никто из великих мужей в старину ¹³⁹⁴⁰ Не рвался небесную видеть страну. А он дуновеньем одним ветерка Подхвачен и вдруг унесен в облака». Воители те разыскали царя И речь повели, за безумства коря. «Тебе бы, — промолвил Гудерз, — подошел Приют одержимых, не царский престол. Нам замыслов не открываешь, и что ж? Страну ненавистным врагам отдаешь! Три раза в беду попадал ты, но впрок ¹³⁹⁵⁰ Тебе не пошел беспощадный урок. Ты к Мазендерану знамёна понес, Припомни, что там испытать привелось. И после ты в гости к врагу поскакал; Был гордым кумиром — брамином ты стал [397] . Мечу твоему не подвластен лишь Бог, Его одного покорить ты не смог. Всю землю войной обошла твоя рать — Теперь до небес ты задумал достать! Владыкою став над одною страной, ¹³⁹⁶⁰ Тотчас же кидаешься в битву с другой. Смотри, сколько бед на себя ты навлек! От смерти досель избавлял тебя рок. Умрешь ты, и станет молва говорить: Жил царь, что хотел небеса покорить, Близехонько встретиться с солнцем, луной, Все звезды небес сосчитать до одной... Учись у исполненных верой вождей, Разумных, желавших добра для людей. Создателю мира служи одному ¹³⁹⁷⁰ И помыслом каждым будь верен Ему». Внимая внушенью, с печалью в очах Стоял пред мужами пристыженный шах. «В речах ваших мудрость, — был шаха ответ, — Ущерба от них справедливости нет. Тобой изреченное — правда одна; Укора моя заслужила вина» [398] . Из глаз его жгучие

слезы текли. Взывая к владыке небес и земли, Собрался в дорогу и сел в паланкин ¹³⁹⁸⁰ Раскаянья полный Кавус-властелин. Вернулся, воссел на престол золотой, Стыдясь, что пленился пустою мечтой. Решил сорок дней пред Йезданом стоять, То падая ниц, то вставая опять. Дворец ни на миг он покинуть не мог — Так стыд нестерпимый лицо ему жег; Кровавые слезы струились из глаз. Владыке миров непрестанно молясь, Скрываясь от взоров, он замкнуто жил ¹³⁹⁹⁰ И празднествам пышным конец положил: Всегда одинок, покаянно-суров, Он жаловал бедным немало даров. В печали склонясь пред всевышним Творцом, Смиренно к земле припадая лицом, Он каялся горько, не ведал утех, И правый Йездан отпустил ему грех. Дружина, что в прежние дни разбрелась, К порогу властителя вновь собралась. В венце он воссел на престол золотой, ¹⁴⁰⁰⁰ Казну отворив пред дружиною той. И понял он, к жизни опять возвращен, Что рвенье плоды принесло: он прощен. В стране возрожденной порядок и лад, И благословляют царя стар и млад, И светлой его благодати лучи Всю землю одели в сиянье парчи. И каждый из гордых властителей стран, Из тех, что державной короной венчан, Ему покорился; все к шаху идут, ¹⁴⁰¹⁰ Забыв о раздорах, отрекшись от смут. И время настало счастливое вновь; Владыки венец озарила любовь. Все знатные слугами стали ему И клятву покорности дали ему. С рогатою палицей, в славном венце, Воссел повелитель в державном дворце... Поведал я тайны земли и небес; Никто не припомнит подобных чудес. Таков был обычай владыки земли, ¹⁴⁰²⁰ Так дни знаменитого витязя шли. Коль правдой одной властелин вдохновлен, Нужды не имеет в заступнике он; Творит справедливость и ею согрет, Считая весь мир суетою сует.

397

Точно по оригиналу: санам буди ура берахман шоди, т. е. «ты кумиром был (предметом почитания), а затем (пал), сам сделался брамином — служителем, почитателем кумира».

398

Несомненной положительной чертой образа Кей-Кавуса в «Шахнаме» является его многократное полное раскаяние. Вместе с тем, приведенное наставление Ростема и богатырей владыке Ирана — отражение народной тенденции, стремящейся возвеличить Ростема и унизить Кей-Кавуса.

[СКАЗ О СРАЖЕНИЯХ СЕМИ БОГАТЫРЕЙ]

От смерти не спрячешься, чадо земли! [399] Каков был обычай Ростема, внемли. Разумное слово промолвил герой, Без страха со львом выходивший на бой: «Коль мыслишь ты славу героя добыть И сталь закаленную кровью омыть — ¹⁴⁰³⁰ Тебе не укрыться от бед и тревог, Когда наступает сражения срок. Пресечь твои дни коль угодно судьбе, Помочь осторожность не может тебе. Такого ль воителя храбрым считать, Кто с храбростью мудрость решил сочетать? У мудрости, верь мне, иная стезя. В боях предаваться раздумью нельзя». О неустрашимом Ростеме теперь ¹⁴⁰⁴⁰ Чудесному сказу внемли и поверь. Слыхал я, что витязь, дививший весь мир, Однажды мужам подобающий пир Устроил в Невенде — красе городов, Где множество было дворцов и садов. Теперь же в прославленном городе том Священное пламя хранимо жрецом [400] . К Ростему туда собрались пировать Ирана мужи, возглавлявшие рать: Отважный Гудерз, чей родитель — Гошвад, ¹⁴⁰⁵⁰ Тус, доблестный Гив, чей родитель — Азад, Горгин и Зенге, чей отец Шаворан, Хоррад с Гостехемом, кем славен Иран, Боец непоборный, упорный Борзин, Дружины краса Горазе-исполин, И с каждым — числом невеликий отряд Героев, чьи подвиги в мире гремят. Без отдыха занят был витязь любой Човганом, охотой, пирами, стрельбой. Веселье все жарче и крики шумней. ¹⁴⁰⁶⁰ Когда миновало так несколько дней, Ростему воинственный Гив, захмелев, Промолвил: «О мощью прославленный лев! Коль хочешь, забаву лихую любя, Охотой с борзыми потешить себя [401] , К владеньям вождя Афрасьяба скачи! Пусть ясного солнца померкнут лучи От поднятой пыли, от соколов, псов И копий, воздетых толпой удальцов. За легким онагром мы вдаль полетим [402] , ¹⁴⁰⁷⁰ Свирепого тигра булатом пронзим, Фазана мы — соколом, вепря — копьем Настигнем и весело дни проведем. В туранских степях поохотимся всласть, Чтоб слава о нас по земле пронеслась». «О витязь! — ответил Ростем-великан, — Да будешь ты счастьем всегда осиян! С зарею мы рьяно возьмемся за лов, Я в степи Турана помчаться готов», Все витязи дали такой же ответ, ¹⁴⁰⁸⁰ Другой ни один не раздался совет. Наутро, как только проснулись от сна, — Помчалась дружина, веселья полна. Кто с гончей, кто с соколом зорким в руке, Несутся стремительно к Шехду-реке [403] . И вот Афрасьяба владенья видны: Река протекает с одной стороны, Возносятся горы крутые — с другой, Степные просторы, Серехс за рекой [404] . Шатры запестрели; поднявшийся гул ¹⁴⁰⁹⁰ Оленей и серн быстроногих вспугнул. Свирепые львы уж не бродят в степях, Пернатые стаи преследует страх. Все жарче охота кипит; там и тут Холмы из подстреленной дичи растут. Так дни пролетают средь шумных утех: Звучит, не смолкая, ликующий смех. Неделя минула — всё пьют между тем Вина почитатели, пьет и Ростем. На утро восьмое Могучий чуть свет ¹⁴¹⁰⁰ С дружиною верною держит совет. Он молвит великим и славным мужам, В боях закалённым, бесстрашным вождям: «Должно быть, уже к Афрасьябу сейчас О нашем набеге молва донеслась. Не должно, чтоб этот коварный злодей, Собрав на совет именитых вождей, На нас неожиданно с войском своим Нагрянул, охоту испортив борзым. Дозор неусыпно должны мы нести. ¹⁴¹¹⁰ Лишь только завидит врага на пути, Дозорный тревогу поднимет тотчас. Врасплох не застать неприятелю нас!» Возглавил дозор Горазе-исполин, Могучего Гива воинственный сын. А если у войска хранитель такой, То смело вкушать оно может покой. И весело снова охота кипит, И всеми туранец свирепый забыт. Дошло к Афрасьябу порою ночной ¹⁴¹²⁰ Известье об этой охоте степной. Испытанных тут же созвал он бойцов, Немало сказал о Ростеме им слов, А также о грозных семи удальцах, Отвагою львиной внушающих страх. И молвил затем предводитель мужам: «Нельзя ни мгновенья раздумывать нам. Должны для победы мы средство сыскать, Не должно удачу из рук выпускать. Коль тех семерых мы захватим в бою, ¹⁴¹³⁰ Кавус потеряет опору свою. Неслышно подкравшись, как к зверю ловцы, Пусть наши нежданно нагрянут бойцы». Избрав тридцать тысяч сильнейших бойцов, Умело разящих мечом удальцов, Велел им глухим, непроезжим путем, Без отдыха мчаться и ночью и днем. И тут же пустилась пустыней скакать К жестокому бою готовая рать; За нею — другие, чтоб с разных сторон ¹⁴¹⁴⁰ Могучий с дружиною был окружен. Вот к месту охоты огромной ордой Примчались туранцы, пылая враждой. Взглянул и увидел вдали Горазе: Надвинулось войско, подобно грозе. Пыль темною тучею встала, и стяг, Вздымаясь над ратью, сверкает сквозь мрак. Назад, словно буря, летит богатырь, И криком степная наполнилась ширь. Увидя Могучего между мужей, ¹⁴¹⁵⁰ Тянувших вино из глубоких ковшей, Вскричал он: «О витязь, Ростем удалой! Веселье оставь, возвращайся домой! Строй вражеский движется, неисчислим, Холмы и долины сравнялись под ним. И стяг Афрасьяба, привыкшего к злу, Как яркое солнце, сверкает сквозь мглу» [405] . Но громко Ростем лишь хохочет в ответ: «Верь, с нами,—промолвил он,—счастье побед. Бояться не нам Афрасьяба-царя, ¹⁴¹⁶⁰ И рати его устрашился ты зря. Не больше ста тысяч ведёт он стрелков, Одетых в броню удалых седоков. Будь на поле боя один только я, Да Рехш, да копьё, да кольчуга моя, — И то было б нечего нам толковать Про меч Афрасьяба, про всю его рать, Из нас хоть один оставайся сейчас На поле—туранцы ничто против нас. ¹⁴¹⁷⁰ По сердцу такое сраженье и мне, И звать ни к чему подкрепление мне. Семь грозных со мной меченосцев, смотри. Все — храбрые, славные богатыри. И от пятисот до двух тысяч мечей При каждом — в руках у бойцов-силачей. Забульского мне, виночерпий, вина! Глубокую чашу налей дополна!» Ему виночерпий вино подаёт, И с поднятой чашей Могучий встает. ¹⁴¹⁸⁰ Торжественно в честь Кей-Кавуса сперва Разносятся здравицы громкой слова: «Да славится гордый властитель держав, Душою и телом да будет он здрав!» Склонился, и снова он чашу свою Вздымает, воскликнув: «За Туса я пью!» [406] Тут встали дружин меченосных вожди, Могучего просят они: «Пощади, Уволь нас от чаши твоей в эту ночь, Тебя перепить даже диву невмочь. Осилить тебя никому не дано ¹⁴¹⁹⁰ Ни в битве, ни в час, когда льётся вино». Блестящую чашу с вином, словно лал, За брата родного Ростем осушал. И после наполнил ее Зеваре [407] , И, доброе слово сказав о царе, Склонился и выпил её, в свой черед, И славу ему богатырь воздает. «Брат — братнюю чашу осушит до дна; Лев тот, чья добыча — ковш, полный вина».

399

[Сказ о сражениях семи богатырей] — некоторая нечеткость: в разных эпизодах указано различное количество богатырей.

400

В подлиннике: коджа азар-е барз борзин конун («где теперь огонь высокого Борзина»). Борзин — имя зороастрийского жреца-звездочета при дворе сасанида Хосрова Первиза. Борзин был хранителем особо почитаемого святилища с «неугасимым огнем», носящим в предании его имя.

401

Здесь и далее в оригинале встречаем слово «юз» с основным значением гепард. Словом «юз» возможно также называли и охотничьих собак.

402

Онагр — в оригинале гур — дикий степной осел, сильное и быстрое животное, излюбленный объект охоты.

403

Шахд — дословно «мед», т. е. богатыри как бы несутся к «Медовой реке». Но, судя по всему, речь идет об Аму-Дарье или одном из ее притоков как границе Ирана и Турана.

404

Серехс — город на правом берегу Аму-Дарьи (ныне в пределах Туркменистана).

405

Но ведь знамя Афрасиаба — черное! Остается предполагать, что оно украшено золотом и драгоценностями.

406

Обращает на себя внимание чинная последовательность пира. После официального тоста за шаха следующий тост провозглашается за Туса, ибо он по своему происхождению самый знатный из присутствующих.

407

Зоваре, или Зеваре (пехл. Uzwarak) — сын Заля, сводный брат Ростема, разделивший позднее его печальную судьбу.

[БИТВА РОСТЕМА С ТУРАНЦАМИ]

Гив молвил великому богатырю: ¹⁴²⁰⁰ «О славу дарящий мужам и царю! Помчусь, Афрасьябу отрежу пути, Ему через реку не дам перейти. C бойцами у моста я встану в дозор, Сражаясь, врага задержу до тех пор, Пока облачатся в доспехи друзья; Шутить, забавляться уж больше нельзя» И мчится стремительно, лук оснастив, С отрядом воителей доблестный Гив. До самого моста домчался он так, ¹⁴²¹⁰ Глядит: перед ним неприятельский стяг, Вождь рати туранской на быстром коне Пред войском — на этой уже стороне. Мгновенно свой барсовый панцирь надев, На Рехша — слона разъяренного — сев, Помчался на битву Ростем-исполин, Подобен чудовищу водных глубин. Лишь только увидел его Афрасьяб — Он точно сознанья лишился, ослаб. Мощней не видал он руки и плеча, ¹⁴²²⁰ Грознее не знал булавы и меча. Гудерз-копьеносец и Тус-удалец, Гив храбрый, Горгин, закаленный боец, Бехрам и Зенге, что отвагой богат, Борзин и воинственный витязь Ферхад — Лихие бойцы, наводящие страх, С клинками индийскими в мощных руках Искали победы над недругом злым, Во гневе подобные барсам лесным. Разил неустанно неистовый Гив, ¹⁴²³⁰ Как лев, что свирепствует, лань упустив. Размахивал тяжкою палицей он, Им был не один богатырь сокрушен. И ратников множество там полегло; От войска военное счастье ушло. Готовы туранцы умчаться назад, Но вождь их, неистовым гневом объят, Хлестнул скакуна и несется вперед, Врага на кровавую битву зовет. Ростем, это видя, коня горячит, ¹⁴²⁴⁰ И палица уж наготове, и щит. И вот он летит, занеся булаву, Рычащий, подобно взъяренному льву. За ним сын Гошвада на резвом коне, С булатною палицей, в крепкой броне, И следом другие бойцы-силачи; В руках у них палицы, луки, мечи. Увидев,

что мир потемнел пред врагом, Ростем к небосводу вознес свой шелом. Пиран, сын Висе, пред туранским главой ¹⁴²⁵⁰ Предстал и услышал: «О друг боевой! Тебе незнакомы сомненья и страх, Ты славный боец, искушенный в боях. Берись за поводья, как буря лети, Всех недругов с поля сраженья смети. Когда победишь, всем Ираном владей! Слона ты сильнее и тигра лютей». Лишь речь Афрасьяба услышал Пиран, Помчался он, словно степной ураган. И с ним десять тысяч туранских бойцов, ¹⁴²⁶⁰ Разящих клинками лихих удальцов. Как пламя, летит он к Ростему — затем, Что битвы исход мог решить лишь Ростем. Героя могучего гнев охватил, Он, словно у солнца взяв яростный пыл, Хлестнул скакуна, бросил клич боевой — Как будто бы грянул раскат грозовой. Щитом заслоняясь, с булатом в руках, Две трети напавших поверг он во прах. Вождь рати, на это взглянув издали, ¹⁴²⁷⁰ Сказал меченосцам туранской земли: «Коль битва продлится до вечера так, В живых не оставит неистовый враг Из наших воителей ни одного. Нам поле покинуть — разумней всего. Отвагой полны, словно лютые львы, Пришли мы напасть на иранцев; увы! Не тигров я вижу теперь, а лисиц, Готовых от страха повергнуться ниц».

[БИТВА ПИЛЬСОМА С ИРАНЦАМИ]

Пильсом, знаменитый отвагой своей [408] , ¹⁴²⁸⁰ Герой-славолюбец из рода царей, Чей славный отец был Висе-великан, А брат — ратоборец могучий Пиран, В Иране, в Туране не ведал себе Соперников, кроме Ростема, в борьбе. Лишь слово царя до Пильсома дошло, Воинственный гневно нахмурил чело. Приблизившись к Афрасиабу тотчас, Пылая досадой и в битву стремясь, Вскричал он: «Среди меченосцев твоих ¹⁴²⁹⁰ Не я ли моложе, храбрее других? Ничто предо мною— и Тус-удалец, И Гив, прогремевший отвагой боец, Бехрам, Горазе и Зенге-великан, И все ратоборцы, кем славен Иран. Вели мне — подобно свирепому льву, Иранцев ряды я мгновенно прорву. Булат мой над ними в борьбе удалой Сверкнет, и звезда их покроется мглой. Венцы именитых повергну во прах, ¹⁴³⁰⁰ Голов не оставлю у них на плечах!» Ответ был: «О доблестный, слава тебе! Твоею да будет победа в борьбе! В бой праведный ринься с отвагой в груди, Назад с торжеством и со славой приди!» Как молот, сшибаемый с гулким свинцом, Клич витязя грянул. Помчался Пильсом, С разбега прорвал неприятельский строй, Направо, налево мечом, булавой Разит. На Горгина, как вихрь, налетев, ¹⁴³¹⁰ Он рев испустил, словно яростный лев, Коня его острым мечом поразил, И наземь скакун повалился без сил. Боец Гостехем, увидав, что коня Убил он, помчался быстрее огня Туда, где в седле возвышался Пильсом. На пламень он ринулся яростным львом. Пильсому он в пояс направил копье, Но в тело врага не вошло острие. Увидев копье свое сломанным вдруг, ¹⁴³²⁰ Его Гостехем выпускает из рук. Пильсом, это видя, свой острый булат Занес над врагом, ярым гневом объят. Разит его в самое темя силач, И смятый шелом отлетает, как мяч. Лишенный копья, потерявший шелом, Бессилен стоит Гостехем пред врагом. А тот нападает с булатом в руке. На правом крыле воевавший Зенге Заметил — грозит Гостехему беда, ¹⁴³³⁰ На помощь бойцу он помчался тогда. Его нападенье встречая, извлек Туранец из ножен индийский клинок, Ударом одним на коне он броню Пробил, и настала погибель коню. Пал наземь Зенге, но не дрогнул и встал, У пояса полы кольчуги связал, И пеший с сильнейшим из сильных бойцов Схватился, как лев, выходящий на лов. Все яростней единоборство кипит, ¹⁴³⁴⁰ Пыль тучей встает из-под конских копыт. Тут в сердце дружины сражавшийся Гив. Внезапно в ту сторону взор обратив, Увидел опасность. Как яростный лев, Как гром над горами, свирепо взгремев. Тотчас на подмогу он кинулся к трем, И стал с четырьмя состязаться Пильсом Спокоен, попрежнему неустрашим, Разил он бойцов одного за другим, То палицей тяжкой, то острым клинком, ¹⁴³⁵⁰ Пока не устали и те, и Пильсом. Увидел, меж тем, предводитель Пиран, В каком затруднении брат-великан, И тотчас понесся, душой закипев, На помощь; великий объял его гнев. Вскричал он — презреньем звучали слова: «Так вот ваша доблесть в бою какова! Не стыдно ли, витязи, что вчетвером С одним вы сражаетесь богатырем!» И тут на врагов полетел он в сердцах, ¹⁴³⁶⁰ Всклубился на поле сражения прах. К иранским бойцам на подмогу, меж тем, Примчался, как лев разъяренный, Ростем. Во гневе все было ему нипочем, Разил он туранцев копьем и мечом. Пильсом от чудовища кинулся прочь, Поняв, что с таким состязаться невмочь. Мечами отважных иранских бойцов, Тяжелыми палицами храбрецов Турана бойцы без числа сражены, ¹⁴³⁷⁰ И груды убитых растут до луны. На поле войны Афрасьяб поглядел, Вздохнул и от горести похолодел. Спросил он: «Где витязь могучий Алькус [409] , Кричавший: «Со львами сражаться я рвусь!»? Он Гива на бой вызывал во хмелю, Хвалился: «Ростема, и то я свалю!» О битвах с иранскою ратью твердил — Куда же девался воинственный пыл?» До слуха Алькуса те речи дошли, ¹⁴³⁸⁰ Что молвил владыка туранской земли, — И тотчас боец, вороного хлестнув, И руки уж мысленно в кровь окунув, Помчался, предстал пред туранским царем, Воинственный клич его грянул как гром. Вскричал он: «Муж, страха не знающий — я, Лев ярый, врагов повергающий — я. Коль мне дозволение даст властелин, Я ринуться в битву готов и один». Сказал предводитель туранских полков: ¹⁴³⁹⁰ «Из рати ты лучших возьми седоков». Взяв тысячу воинов храбрых с собой, Могучий Алькус устремляется в бой. Воинственный строй за туранцем летит И копья блестят, как Хормоз и Нахид [410] . Навстречу иранцы спешат издали, И ясное солнце исчезло в пыли. Алькус вызывает на бой Зеваре, Мощь видя великую в богатыре. Его за Ростема он принял сперва — ¹⁴⁴⁰⁰ Бойца, в ком нейремова сила жива. С копьем на иранца напал исполин, И всадники бьются один на один. Иранца копье острожалое вдруг Сломалось и выпало наземь из рук. Тогда обнажил он булатный клинок, Прах черною тучею мир заволок. Но вот у обоих сломались клинки, Схватились за палицы тут седоки. Взмахнув булавою, подобной горе, ¹⁴⁴¹⁰ Туранский воитель сразил Зеваре. В седле от удара сознанья лишась, Тот наземь с коня повалился тотчас. И, спешась, Алькус уж заносит свой меч, Упавшему голову хочет отсечь. Увидя, что брата постигла беда, Как пламя, Ростем устремился туда. Он крикнул на недруга, гневом объят — В руке у того притупился булат. Уж сердца не чует Алькус своего ¹⁴⁴²⁰ От громоподобного крика того. Взлетел на седло и к луке он приник, Утратил отвагу и мужество вмиг. Промолвил Ростем: «Видно, львиных когтей Не знал ты, вот тайна отваги твоей». И вновь Зеваре на спине скакуна, Истерзано сердце и ноет спина. С Могучим Алькус в поединок вступил — В седле уже в саван себя облачцл; Ростема копьем в поясницу разит, ¹⁴⁴³⁰ Но панцирь бойца острием не пробит. Алькуса копьем поражает Ростем, И кровь обагряет расколотый шлем. Дивятся две рати: Алькуса с седла Ростема рука на копье подняла, И тут же злосчастный повержен во прах. Объяли туранцев смятенье и страх. Тут ринулись, в чаянье новых побед, Семь витязей храбрых Могучему вслед. За ними немало других удальцов ¹⁴⁴⁴⁰ Помчались, услышав воинственный зов. Увидев, что строй его дрогнул, ослаб, Окликнул туранских бойцов Афрасьяб И слово такое сказал седокам: «Ужель отдадите победу врагам? Как ярые тигры, взревите в бою, Отвагу сегодня явите в бою!» Бойцы, услыхав полководца призыв, Помчались, к Ростему коней устремив. Навстречу им ринулись, вихря быстрей, ¹⁴⁴⁵⁰ С Ростемом семь доблестных богатырей. И вспять обратились враги — без дорог Летят, под собою не чувствуя ног. Несчетные воины там полегли, От крови багровы просторы земли. Во прахе валяются сотни бойцов — Тела с головами, тела без голов. Так тесно, что негде живому пройти, Среди мертвецов не отыщешь пути.

408

Пильсом (Пильсем) — слонокопытный — туранский витязь из рода Висе, родной брат Пирана.

409

Алькус — (Алькос) — имя туранского витязя, павшего в бою сРостемом.

410

Хормоз — планета Юпитер. Наименование Хормоз — перенесение на планету имени главного божества иранцев — Ормузда-Ахурамазды.

[БЕГСТВО АФРАСИАБА С ПОЛЯ СРАЖЕНИЯ]

Вождь стана туранского с поля борьбы ¹⁴⁴⁶⁰ Умчался, увидя немилость судьбы; Коня повернул и в родной свой предел Стремительней туч грозовых полетел. Могучий на Рехше ретивом своем Погнался за войнолюбивым вождем. Промолвил он Рехшу: «Друг верный, скачи! Меня неустанно, стремительно мчи! Врага догоню, обесславлю его, В кровавом бою обезглавлю его». И мчится чубарый быстрее огня [411] — ¹⁴⁴⁷⁰ Сказал бы ты, крылья взросли у коня. Достав из ремней сыромятный аркан, С размаха закинул его великан. Но к шлему петля прикоснулась едва, Успел увернуться туранцев глава, И конь с седоком устрашенным своим Понесся, стремителен, неудержим. Успел Афрасьяб от аркана спастись: Лицо все в поту и уста запеклись. За ним и другие спешат седоки, ¹⁴⁴⁸⁰ Оружья лишась, онемев от тоски. Летит Афрасьяб без оглядки, чуть жив; В печали и страхе Джейхун переплыв, Воитель ни с чем воротился назад — Вкусил вместо меда губительный яд. Две трети дружины утратил Туран, Две трети к себе не вернулись во стан. Кто пал, кто изранен, а кто уведен Бойцами Ирана в постыдный полон. Немало престолов, венцов, кушаков, ¹⁴⁴⁹⁰ Алмазов, шеломов, кольчуг и клинков, Горячих коней в поводах золотых, Мечей закаленных в ножнах золотых, Немало богатой добычи другой Оставила рать, проигравшая бой. Все это иранская рать собрала, Ликуя, что вновь торжество обрела. Не стали мужи догонять беглецов И грабить не стали они мертвецов. Вернулись на место охоты своей, ¹⁴⁵⁰⁰ С собою добычу забрав и коней. К Кавусу гонца отрядили с письмом: И лов, и сраженье описаны в нем, И то, что не пал ни один исполин, Лишь сброшен с коня Зеваре был один. Еще две недели с друзьями затем В привольной степи веселился Ростем. И после помчались они во дворец — Увидеть сияющий царский венец... В обители мира обычай такой: ¹⁴⁵¹⁰ Один благоденствует, стонет другой. Но минет и счастье, и горе пройдет — К чему же разумному бремя забот! О днях миновавших поведал певец, Слова отзвучали — и песне конец.

411

В подлиннике сказано: рахш-е аташ гохар, — дословно: «Рехш — огневой (по природе)»

ПРИЛОЖЕНИЯ

ФИРДОУСИ И ЕГО ПОЭМА «ШАХНАМЕ»

Один из наиболее значительных памятников мирового искусства — поэма Фирдоуси «Шахнаме» — национальное достояние основных ираноязычных народов: таджиков советской Средней Азии и персов современного Ирана. Поэма Фирдоуси близка и понятна и для значительной части населения современного Афганистана. Для таджиков, персов, афганцев Фирдоуси — свой, родной и любимый классик, а его поэма — чудесное отражение прошлого и вместе с тем живое выражение народного самосознания.

В многовековом феодальном прошлом, в калейдоскопе эфемерных «государственных» (феодальных) образований народы, именно народы, а не сменяющиеся, часто иноплеменные, династии, жили сознанием своего единства. Нередко призывы к такому единству использовались как знамя борьбы за династические интересы. Но народным массам всегда были чужды княжеские междоусобицы.

«Шахнаме» создана в X в., в исторический момент подъема народного самосознания, в период завершения освободительной борьбы иранских народов против халифата арабов. Это был период формирования восточноиранской народности, нашедшей, в известном смысле, свое выражение в государственности бухарских саманидов, в создании ставшего позднее общеиранским литературного языка фарси, в блестящем расцвете литературы Хорасана [412] и Мавераннахра.

412

Хорасан — северо-западная часть современного Ирана. В X в. Хорасан включал в себя территорию по всему левому берегу Аму-Дарьи, Балх и Герат. Большой Хорасан простирался вплоть до Памира.

Фирдоуси — певец единства иранских народов, а объединяющим моментом эпопеи является апофеоз западноиранской государственности сасанидов (III—VII вв. н. э.). Следовательно, «Шахнаме» равным образом национальная сокровищница и таджикского и персидского народов.

Вместе с тем с территорией современного Афганистана (частично тот же Большой Хорасан X—XI вв.) — Балхом, Кабулом, Систаном-Забулом — связаны многие и яркие эпизоды «систанского цикла»: сказания о Саме, Зале и Ростеме, что делает произведение Фирдоуси близким и для значительной части современных народов Афганистана.

I. ЭПИЧЕСКИЕ СКАЗАНИЯ ИРАНА

«Шахнаме» в основе своей — стихотворная обработка свода эпических сказаний (по большей части, восточного Ирана и Средней Азии) и исторических хроник сасанидского Ирана. Каковы же эти эпические сказания иранцев — предков персидского и таджикского народов? Почему они составляют основу поэмы Фирдоуси?

Иранцы — совокупность племен и народностей древности, объединенных историческими, этническими, языковыми, культурно-бытовыми и религиозными моментами, — известны по данным сравнительно-исторического языкознания и археологии с глубокой, еще индо-иранской древности. Арийские пришельцы с севера — завоеватели Индии — и собственно иранцы тогда еще составляли один неразделившийся комплекс (народ), населявший примерно за 1800—2000 лет до н. э. территории в пределах от Каспийского моря до подступов к северной Индии.

В числе разноплеменных кочевых орд, сменявших друг друга на территории географического Ирана (Иранское плато) и объединяемых в клинописных источниках общим именем «умман-манда», надпись ассирийского царя Саргона (815 г. до н. э.) выделяет первых иранцев — исторических мидян («амадаи») — с характеристикой «опасные» [413] .

Начиная с первых упоминаний и, в особенности, несколько более поздних, но определенных известий о новом государственном образовании — мидийском царстве Астиага и его преемнике, основателе мировой персидской державы ахеменидов Кире, — прошло более двадцати пяти веков. Как ни глубока, сама по себе, эта древность (в особенности сравнительно с «молодыми» государствами Европы), не надо забывать и того, что иранцы в свою очередь «юный» народ сравнительно с такими «старожилами» Востока, как древние египтяне, жители Вавилона и Ассирии, Урарту, хетты и др.

413

Возможно, что несколько ранее (844 г. до н. э.) в клинописи были упомянуты и персы (Parsua?).